Книга Государственное управление в России в 2000—2012 гг. Модернизация монетизации - Лидия Сычева

* * *

Мой рассказ о поездке на Северный Кавказ был бы неполон, если бы я не остановилась на некоторых особенностях чеченского гостеприимства.

Семен Броневский в книге «Кавказцы» пишет: «Дружба (куначество) и гостеприимство соблюдается между ними [чеченцами] строго по Горским правилам, и даже с большею против прочих народов разборчивостью: гостя в своем доме, или кунака в дороге, пока жив хозяин, не даст в обиду».

И вправду, гостей здесь принимают очень сердечно, подчеркнуто церемонно, и любое желание гостя, без обсуждений, будет немедленно выполнено. За гостем здесь постоянно следит предупредительный, внимательный глаз, присутствие гостя всячески подчеркивается, поступки его — не обсуждаются. В конце концов гостевание так утомляет приезжего, что он не чает, как оказаться дома. В этом, в сущности, и состоит великий смысл этого обычая — пусть гость постоянно помнит, что он здесь временно, и не забывает — кто в доме хозяин.

Русское гостеприимство иное — хозяева, по безалаберности ли, доверчивости, человека, приведенного в дом, сразу ставят в равное себе положение. Тут — вся душа нараспашку, и застолье вполне может кончиться потасовкой, а дальше — взаимные покаяния, клятвы верности, и — не исключено, новые сражения… В общем, «каков гость, таково ему и угощенье».

Но есть и другая пословица: «Гости навалили, хозяина с ног сбили». Кто возьмется сосчитать: сколько китайцев перевалило сейчас через границу России, скупило земли, фирмы и фирмочки в Благовещенске, Чите, Иркутске? Сколько азербайджанцев и грузин «взяло» рынки в Москве, Воронеже, Петрозаводске? Сколько армян основательно поселилось в Краснодарском крае? И — обратный отсчет. Сколько русских в Китае? Сколько русских контролирует бакинские рынки? Сколько русских школ в Ереване? И, наконец, сколько русских чувствуют себя хозяевами в Чечне?

Так не пора ли нам, русским, вернутся домой, обустроить свои жилища, нарожать детей, и обрести, наконец, Родину? Не пора ли нам повторить вслед за великим князем Александром Невским: «Чужой земли не хотим, но и своей — не отдадим!» Не пора ли нам сбросить с себя груз «интернациональной отзывчивости» и обрести, наконец, национальную ответственность?! И разве все народы России, многонациональной нашей Родины, не вздохнут тогда с облегчением?! Без русских не будет мира ни в Подмосковье, ни на Дальнем Востоке, ни на Кавказе…

2000

Казанский дневник

— А в этой церкви венчался Пушкин с Натали, — я показывала друзьям-немосквичам столицу.

Мы шли вечерней, весенней, золотисто-закатной Москвой. Красивый город — Москва! Друзья шумели. А я вдруг вспомнила своё потрясение, когда впервые услышала:

— В этой церкви венчался Пушкин с Натали. Понимаешь, сам Пушкин! Вот он шел здесь… Видел это небо… Ну, ты понимаешь?!

И я поняла. Ток времени стал живым. Времена — живыми. Пушкин — живым и великим. И я — пусть меня Бог простит — стала на мгновение великой, потому что в этот миг моя обыкновенная, незаметная жизнь чудесным образом соединилась, сомкнулась с величием Пушкина, его творений, с красотой и щедростью русского языка, со всей нашей историей. То, что я почувствовала, называется сопричастность. Жизнь моего народа, моей земли, Руси-России словно продлилась во мне, и какое же это счастье — быть причастным к великому, и, в меру сил и способностей, длить это величие, чувствовать его, нести его груз! Вот, оказывается, что есть слово, язык, красота! Мы ведь в обыденности часто забываем, перестаем понимать, что значат для нас писатели! А они озвучивают нашу немоту. В своих стихах, поэмах, прозе они берут такую непостижимую, небесную высоту, что словно говорят нам: «Вот как можно жить, чувствовать! Вот что можно видеть, вот о чем можно думать!» И высоту эту — общения человека с человеком, с миром, со звездами, с глубинными смыслами — невозможно удержать тиражированием, «производством». Изобретение телевещания привело телевизор в каждый дом, и «ящик» — прочный элемент «прогресса». А пушкинское откровение:

Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты, —

ну, не стало же оно «нормой жизни»… Но не будь этих строк, не будь Достоевского, Толстого, Гоголя, Лермонтова, Есенина, Блока насколько мы были бы беднее! Настолько, что мы даже бы не догадывались о том, что есть иная жизнь.

Да, сложное это дело — народная жизнь. Сложное явление — язык. Сложное, почти неописуемое понятие, — образ. Но во всем этом есть непостижимая, живая цельность, уходящая в глубь веков, и можно только догадываться, каким сильным было чувство сопричастности России, языку у Пушкина, если видимая сторона этой сопричастности — стихи, проза — столь проникновенны, пронзительны, покоряющи.

У всех нас, кто имеет непосредственное отношение к языку — поэтов, журналистов, литераторов — есть величайшая ответственность, миссия — хранить и множить чувство сопричастности к великому. Эта ответственность — больше, чем власть. Во всяком случае, власть земная — депутата ли, министра, или даже президента. И наш долг — говорить о том, о чем земная власть стыдливо или неумно молчит. Говорить ясно, точно и беспощадно.

Русский язык и русские в Татарстане. Я — гость Казани. Гость Всероссийской научно-практической конференции «Русский язык в школе: опыт, проблемы, перспективы».

Гостиница «Татарстан» — в самом центре, и, вероятно, одна из лучших в городе. Зеркальные лифты — я поднимаюсь на свой этаж. В лифте — краснолицый, среднего роста, мужчина. В шапке, куртке. Судя по одежде — среднего достатка, хотя гостиница «Татарстан» — не из дешевых.

Он коротко спрашивает меня по-татарски.

— Я не знаю языка, — я извиняюще повожу плечами.

— Вы русская?

— Да.

— Русским хорошо, — с неожиданной злобой говорит он. — Самая выгодная нация. Можно ничего не делать, только жрать да с… ть, — двери мягко открылись, и он растворился на своем этаже.

…Теперь я благодарна этому «пламенному патриоту» за науку. Во-первых, он меня сразу избавил от романтического восприятия здешних мест. Во-вторых, пусть примитивно, грубо, натуралистически, но зато ясно, он «перевел» для меня смысл велеречиво-восточной, «взвешенной» государственной политики «суверенной» республики. Жаль, конечно, что в лифте ехала я, а не Пушкин, не Шаляпин или не Алексей Пешков. Вряд ли бы они стали «труженику» рассказывать про «вклад России» — это бесполезно. Просто дали бы по физиономии, и всё. Но смысл местного «патриотизма» в том и состоит, чтобы брать вверх в заведомо неравной борьбе. Не полезет ведь женщина драться с мужчиной, и уж, конечно, не унизится до ответных оскорблений.

Этот случай — всего лишь ничтожнейшая песчинка в огромных часах по имени «Время». Но я не могу не придавать этому случаю значения; ведь тогда и то, что я испытала, глядя на церковь, где венчались Пушкин и Натали — тоже ничего не значит! В жизни каждого человека, и народа, и государства, при всей их широте, непознаваемости, неожиданности, есть некая неведомая цельность. Я до сих пор жалею, что опешила тогда, в лифте, просто растерялась от такой беспочвенной наглости, совершенно беспричинного хамства, и не нашлась, что сделать, сказать. Это чувство обиды на себя мучает меня до сих пор.