Книга Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн

Она живет в ритме их появлений, колеблется между отчаянием и надеждой. И, прочитав и перечитав очередное послание, выслушав вестника и заставив его повторить рассказ еще раз, неизменно задает одни и те же вопросы: что произошло в самое последнее время? И что делает Антоний в данный момент?

Не нужно, значит, позволять себе смотреть туда, куда сам собой обращается взгляд: на море. Лучше снова и снова обдумывать письма — терпеливо, не торопясь; и постепенно выстраивать из разрозненных кусочков мозаичную картину жизни отсутствующего.

Сначала, сообщают агенты Клеопатры, Антоний отправился в Афины: именно там назначила ему свидание Фульвия, вынужденная после своего поражения бежать из Италии. Но Фульвии даже не пришлось оправдываться в своих действиях: Антоний обрушил на нее такой взрыв негодования, на какой способен лишь разгневанный Юпитер, и она предпочла немедленно удалиться.

В первый раз Антонию хватило смелости, чтобы противостоять воле жены. Откуда же он мог почерпнуть для этого силы, если не из ночной «неподражаемой жизни» в Александрии? Он не попытался догнать Фульвию, а, как только она уехала, успокоился, обрел прежнее хладнокровие и направился в противоположную сторону — по своим делам.

Антоний, увы, спешил в Италию (так сообщили шпионы Клеопатры), в порт Брундизий, где его поджидал по-прежнему коварный и все более наглевший Октавиан.

* * *

Война неминуема, уверяют царицу ее осведомители, и нет никакой уверенности, что победа достанется Антонию: с тех пор, как Октавиан стал владыкой Запада, на его сторону перешло много талантливых людей; и потом, нельзя не признать, что Молокосос — гений по части вероломства, хитроумных ловушек.

Доведется ли ей когда-нибудь вновь увидеть Антония? Ждать с каждым часом труднее. Уже середина лета, корабли приходят и уходят, привозят многочисленные слухи из гаваней и с караванных путей, слухи, которые часто оказываются бесполезными, потому что никто не знает, соответствуют они действительности или нет. Однако наступает день, когда сведения из разных источников совпадают: говорят, будто здоровье Фульвии сильно пошатнулось.

Царица сияет, злорадствует, на устах ее — горькая улыбка: после отъезда Антония она способна радоваться только таким образом. Но она еще не насытилась мстительной надеждой, хочет большего, гораздо большего: знать о другой женщине все.

Фульвия, докладывают ей, нашла прибежище поблизости от Коринфа. Гложет ли супругу Антония какая-то болезнь или отчаяние? Никто не знает; известно лишь, что она больше не покидает своих покоев и хиреет на глазах.

Новый взрыв злорадного смеха. Ибо она, Клеопатра, напротив, набирает силу, толстеет и уже сейчас похожа на передвижную башню — тяжелая, грузная, могучая, как Исида во всем величии ее беременности.

Антонию бы она понравилась и такая. Но он уехал, чтобы разыгрывать из себя римлянина, играть в войну. Кто-то все-таки сообщил ему, что царица скоро родит. Он в ответ прыснул со смеху и заявил, что видит в этом лишнее доказательство своего родства с Геркулесом: тот тоже всюду, куда ступала его нога, оставлял после себя обрюхаченных баб…

Одна из тех грубых шуток, которые любит Антоний — и над которыми Клеопатра сама охотно смеялась прошлой зимой, когда они вдвоем куролесили на улицах Александрии. Но чтобы так унизить царицу, уподобить шлюхе ее, последнюю из рода Лагидов…

А ведь Антоний первым тогда, в праздничной Александрии, сказал, что она — самая неподражаемая из женщин… Неужели он и вправду является тем чудовищем, которое увидел в нем Цицерон, — злодеем и грязным развратником, олицетворением порока?

Но ведь нельзя не признать, что именно из-за его плотоядной ненасытности, из-за этой жадности хищника, не признающего над собой никаких законов, она так привязана к нему, хотя и не любит его по-настоящему. Она — пленница, чья зависимость обусловлена неутолимым голодом. Жаждой плоти во всех ее формах, будь то лежащий на блюде кусок кабаньего мяса или обнаженное, доступное для ласк тело.

* * *

Она вспоминает те мерцающие мгновения перед самой зарей, когда Антоний, пресытившись сексом и алкоголем, забывал, наконец, все роли, в которых сам путался, — Геркулеса, тренирующегося в гимнасиях, грека, философа, мистика, оратора, — и тогда верх одерживала другая часть его естества, наименее известная окружающим, истинная: он становился женщиной, какой, несомненно, был для своего первого возлюбленного, Куриона.

Глубокая человечность Антония — вот что привязывало ее к его телу; желание, которое, несмотря даже на отсутствие этого человека, неудержимо влекло к нему царицу, подогревалось еще и тем, что они могли делиться друг с другом самыми сокровенными переживаниями. Например, говорить о том неизгладимом потрясении, которым стала для них обоих смерть Цезаря.

Однако не нужно вспоминать — ни о первом мужчине, ни о втором. Надо заставить себя сосредоточить все мысли на текущем мгновении.

К счастью, на северной границе пока все спокойно — парфяне заняты тем, что пытаются удержать Иудею; а племянник бывшего иудейского царя, молодой Ирод, сумел бежать из Масады, nepecefc пустыню и теперь явился в Александрию, чтобы просить у нее, Клеопатры, помощи для освобождения его родины от захватчиков.

Значит, как обычно, ей нельзя расслабляться. Нужно вести торг, не упуская из виду ни одной мелочи, очаровывать собеседника и в то же время просчитывать последующие ходы, подписывать соглашения, договоры. А когда все закончится, когда она останется одна в духоте раскаленного летними ветрами замкнутого пространства, вновь обратить свой взгляд к морю. И, как прежде, как всегда — ждать, молиться, надеяться…

* * *

И вот однажды, благодаря своему неослабному вниманию ко всему, что происходило за пределами ее страны, она узнала, что в Италии возобновилась гражданская война. Очевидно, по инициативе Октавиана. Но Антонию очень скоро удалось запереть своего противника в порту Брундизий. У Молокососа, как обычно, случился приступ рвоты, потом он призвал на помощь Агриппу, и тот в очередной раз вытащил его из ловушки. Тогда Октавиан сказал себе (тоже как обычно), что вполне мог бы справиться с ситуацией и сам, отослал Агриппу, собрался с духом и выступил против легионов Антония. Но, едва завидев противника, потерял контроль над собой и обратился в бегство; его войска сдались, даже не начав сражения.

Антоний наверняка восстановит свою власть над Италией и Галлией. А потом, когда Рим будет принадлежать ему одному, вернется на Восток — сюда, в Александрию. И выступит вместе с ней, царицей, в поход для завоевания мира.

На горизонте, там, где высится Маяк, море вновь начинает улыбаться. Кажется, будто и боги сменили гнев на милость, потому что однажды корабль привозит Клеопатре новость, которая радует ее еще больше: Фульвия умерла.

Злорадная радость. И счастье от того, что она чувствует в себе хищную жизненную силу; и, что еще лучше, ощущает другую жизнь, развивающуюся в ее лоне, — еще более неудержимую, еще более буйную.

Уже не море придает форму надежде, а ее живот — огромный, какого не видали никогда. Он один заключает в себе весь мир.