Книга Бродский. Двойник с чужим лицом - Владимир Соловьев

Жалобная книга – на небесах.

А потому никаких соплей в связи с моей преждевременной кончиной. Во-первых, покойник этого не любил, во-вторых, никакая не преждевременная – я прожил через край и остаточные годы воспринимал как принудиловку. Вот тебе последняя цитата, а другие пусть рыщут в поисках ее источника:

«Лицо ее закройте, мои глаза ослепнуть могут — Столь юной умерла она…» «Не думаю. Несчастие ее, Что прожила так долго».

Рефрен: умирать надо молодым.

Главное, мой друг, соблюсти пропорции. Напиши о человеке, похожем на меня, чтобы сделать меня похожим на человека, а не на памятник, которым я стал при жизни. Сам себе и сотворил сотоварищи, кто спорит? Зачем поэту пьедестал? Из инстинкта самосохранения, детка: памятник пуля не берет. Вот и забронзовел, хотя мечтал о мраморе. Разве я не предлагал установить на постаменте вместо меня – его? Lui.

Сделай меня похожим на человека, детка, а не на монстра. Памятник и есть монстр, я бы сам свалил с пьедестала, да поздно: только тут усек.

Сделай меня похожим на самого себя, каким я был и перестал быть.

Сделай Бродского похожим на Бродского больше, чем он сам.

До встречи в Венеции.

Жди меня – я не вернусь, как не сказал муж АА. Или сказал?

Привет меньшинству. От большинства.

Покедова.

Будь з.

Дальнейшее – неописуха, как сказал напоследок сама знаешь кто.

Мяу.

Преданный тобой, но преданный тебе до и за гробом —

Virtually yours,

Отгадай кто, детка!

27 января 1996 года, ночь. Или уже 28 января? Как у вас в Венеции давным-давно.

Brooklyn, NY

P. P. P. P. S. Воленс-ноленс вдова передаст тебе это письмо с причиндалами (стишата, рисунки, фотки), а ты уж поступай в меру своего разумения. Вот и долгожданный стук – пошел открывать дверь. Пока сама не взломит. Найдут под утро лежащим на пороге, морда в крови, очки разбиты, без признаков жизни, коих было мало и при жизни. Ниоткуда с любовью.

Приложения

Канва жизни Иосифа Бродского

Даты. События. Комменты

Скорее даже не канва, а компендиум жизни ИБ, но в отличие от официальных и академических хронологий сделан упор на значительные и знаковые явления – опять-таки скорее судьбы, чем жизни Бродского. Отдельные параграфы прокомментированы или проиллюстрированы в соответствии с драйвом и концепцией книги, конспектом которой эта «канва жизни» является, а потому даны ссылки не только на тексты ИБ, но и на соответствующие главы этого издания. Личный элемент в отборе фактов и их трактовке неизбежен: жизнь ИБ дана глазами его питерских друзей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Тот же, к примеру, турнир поэтов – Бродского, Евтушенко и Кушнера – в нашей ленинградской квартире, единственное, а потому историческое совместное выступление трех этих поэтов (вместе с его гипотетическими последствиями) представляется автору куда более важным, чем указываемые в хронологиях присвоение почетных званий, случайные знакомства, встречи и совместные выступления ИБ с другими поэтами. Зато сведены к минимуму перечисления полученных Бродским наград, премий, званий. Кто знает, может такая субъективная точка отсчета – plane of regard, как говорил покойник – приближает нас к объективному абреже его жизненного маршрута, который в его случае оказался судьбоносным.

24 мая 1940. В Ленинграде в клинике профессора Тура на Выборгской стороне родился Иосиф Бродский, единственный ребенок в мещанской еврейской семье фотографа Александра Ивановича Бродского (1903–1984) и бухгалтера Марии Моисеевны Бродской (в девичестве Вольперт, 1905–1983). Несмотря на то что прадед по отцовской линии был из кантонистов, ребенок был по настоянию матери тайком обрезан и также тайком крещен приходящей няней – по нулям. Или как писал поэт-искровец Дмитрий Минаев, хотя совсем по другому поводу: «…вдвойне убийственный обряд: как христиан их здесь крестят и как евреев обрезают». Назван Иосифом в честь Сталина, портрет которого висел над его детской кроваткой до самой смерти вождя. До восьми лет рос без отца, пока тот служил в армии с начала войны до 1948 года. После его возвращения отношения между отцом и сыном не сложились, сплошь конфликты: чуть что, старший Бродский хватался за ремень. «…чья речь уже давным-давно чуждается любых глубин духовных», – напишет ИБ об отце в неоконченном стихе. Отношения с матерью – на сугубо физиологически-кулинарном уровне. Безлюбая и бездуховная семейная атмосфера травматически действовала на ИБ и способствовала его нервическим приступам и фобиям, когда, его словами, «психика садится». И вослед Акутагаве Рюноскэ повторял: «У меня нет принципов – одни нервы». В детстве его преследовал страх одиночества, на которое он был обречен пожизненно при всей многолюдности его «взрослого» окружения. Позднейшая – не скажу идеализация – скорее мифологизация родаков, особенно post mortem, когда они с разницей в год умерли в Ленинграде, так и не свидевшись с единственным сыном после его вынужденной эмиграции – это конечно же типа некролатрии, тоски по родительской любви, которой у него никогда не было. См. стихотворения «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…» (1985), «Памяти отца: Австралия» (1989) и эссе «Полторы комнаты» (1985). Измена любимой, но не любящей его женщины, предательство близкого друга, непризнание его поэтического таланта, а потом зависть коллег-однокорытников и прочие схожие факторы усугубили детскую эту фрустрацию и сформировали из ИБ отъявленного анахорета и мизантропа: «Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей». С малолетства ИБ привык полагаться только на самого себя. См. главу «Апофеоз одиночества» в этом издании.

21 мая 1942. Мария Моисеевна Бродская с двухлетним сыном эвакуируется на транспортном самолете из блокадного Ленинграда в Череповец.

1944. Возвращение из эвакуации в Ленинград.

1 сентября 1947. Ося Бродский поступил в школу № 203 на улице Салтыкова-Щедрина (Кирочной). После третьего класса перешел в школу № 196 на Моховой улице, а спустя еще несколько лет пошел в школу № 181 в Соляном переулке в седьмой класс, в котором остался на второй год из-за четырех двоек – по точным наукам и по английскому. Перешел в школу № 286 на Обводном канале, а потом – в школу № 289 на Нарвском проспекте, которую бросил, уйдя из восьмого класса. В школе рутинно сталкивается с антисемитизмом, что усугубляло его одиночество и изгойство. «Когда меня спрашивали про мою национальность, я, разумеется, отвечал, что я еврей. Меня и спрашивать не надо, я “р” не выговариваю». Оскорбляли самыми разными способами – от бессмысленной дразнилки «Жид, жид, кровожид, по веревочке бежит, а веревка лопнула и жида прихлопнула» до скороговорки «На горе Арарат растет крупный виноград», которую Осе ну никак было не повторить из-за картавости. Не тогда ли возникло у него обостренное, болезненное отношение к своему еврейству, когда он обвинял в антисемитизме родителей его возлюбленной Марины Басмановой, своего соперника Диму Бобышева и даже Мишу Шемякина – вот уж без вины виноватый? «Я – еврей по крови, русский поэт и американский гражданин», – определял ИБ координаты своей личности. См. главу «Плохой хороший еврей». За восемь с небольшим лет сменил пять школ. На этом его формальное обучение заканчивается. Во всем остальном – самоучка. Образовывался, как он сам говорил, by osmosis (осмотически). Включая секс: с уходом из школы в 1955 году совпало его первое соитие – в 15-летнем возрасте.