Книга Вампилов - Андрей Румянцев

Особенно понравился ему флигель.

— Зимой приеду, дом можно не открывать, кухню и натопить легче, и сидеть одному уютнее.

За дом просили по байкальским ценам дорого, но Саня загорелся:

— Наберем, подымем. Завтра поеду в город…

На другой же день хозяева раздумали продавать свой дом Вампилову. По их словам выходило, что есть покупатель из местных, что они не хотят его обижать, чтобы не осталась здесь о них плохая память».

А подходило 19 августа, тридцать пятый день рождения Саши. Он решил отпраздновать именины здесь, на писательских дачах. Побывал в Иркутске, приглашал друзей. Владимира Симановского встретил на улице, обрадовался:

— Поехали на Байкал!

— С удовольствием бы, но я принимаю экзамены в театральном училище…

— Жаль!

К приятелю-журналисту зашел в редакцию, нарисовал схемку: вот как пройти от причала к дому Глеба…

О роковом дне Пакулов с болью рассказал через несколько лет журналисту Владимиру Ивашковскому:

«Семнадцатого августа мы спустились к Байкалу, взяли нашу общую лодку. Решили половить хариуса, да вина на день рождения добыть, тогда ведь с этим было не просто. Рыбачить поехали вниз по Ангаре, да не задалась рыбалка. Две-три рыбешки. День был солнечный, яркий. Обратил внимание: в воде много бревен, прямо золотом на солнце блестят. Накануне на Байкале гулял шторм, и буквально на рейде порта Байкал волны разбили плот. Их потянуло в Ангару, полузатопленные болтаются…

Пошли в Листвянку, что напротив порта Байкал. В последний момент передумали идти домой и отправились вдоль берега к санаторию, может, кто из знакомых окажется… Саня сидел на руле, я на носу. Не могу себе этого простить, ведь я был поопытнее. А Саня, известное дело, лихач-кудрявич. В штормовке, грубом свитере, туристских ботинках, ну прямо мореман. Скорость держал отменную. Мотор “Вихрь” это позволял. Кто-то махал нам с берега, потом выяснилось, знакомый художник. Мы уже подходили к санаторию, пора было сворачивать к берегу. Саня окликнул меня, попросил закурить. Дальше — удар, я в воде, перевернутая лодка рядом. Я сразу хватаюсь за нее, она рвется из рук… Саня плывет к берегу. Я кричу:

— Саня, плыви, плыви!

Сам зацепился руками намертво, одежды на мне много, не потяну до берега. А там люди стоят, автомобиль “Волга”, вижу, покуривают спокойно, за нами наблюдают. А Саня всё тяжелее и тяжелее плывет, но плывет. И вот он будто встал на ноги, высоко поднялся над водой. Несколько метров до берега и…

Пакулов судорожно закуривает.

— Последнее, что я запомнил: он вдруг упал на спину, а “Волга” на берегу быстро укатила. Как меня отрывали от лодки, помню смутно. Саня уже лежал на берегу. Его пытались откачивать, нечего было откачивать. Разрыв сердца. От перегрузки, от жизни такой жестокой…»

Геннадий Машкин в своих воспоминаниях дополнил картину трагедии, можно предполагать — со слов очевидцев:

«На берегу, на бетонке, остановилась белая “Волга”, вышли люди и закурили. Они наблюдали, как покручивается, словно поплавок, лодка, около нее человек кричит благим матом, а другой плывет к берегу…

А волновой откат от береговой стенки не давал обессилевшему пловцу подбиться к камням, вода в пять градусов по Цельсию сковывала руки, леденила сердце…

Два поднаторелых девятиклассника из ближнего распадка услышали с рейда голос потерпевшего, спустили свою лодчонку и на веслах подошли к перевернутой “казанке”. Отодрав Пакулова от днища, они затащили его в лодку и направили ее к месту, где скрылся в волне пловец.

Достали ребята Сашу с глубины двух с половиной метров. Пытались делать искусственное дыхание, но вызвали из уголка рта лишь струйку крови».

Там, на воде, он крикнул последние, земные слова — такие, которые мог оставить для нас в смертную минуту только он:

— Я пришлю тебе помощь!

Вячеслав Шугаев вспоминал:

«17 августа ближе к полуночи телефон зазвонил длинно и громко, как обычно звонят с междугородной.

— Старик, это Глеб. Саня утонул. Я из больницы звоню. Лодка перевернулась. Меня вот спасли, а его нет. — Звонил из Листвянки Глеб Пакулов, владелец этой проклятой лодки, которую когда-то мы помогали ему перевозить на Байкал.

Минуту спустя я позвонил главному врачу Листвянской больницы.

— Да, есть у нас утопленник. Да, вроде бы Вампилов.

Приговаривая это “вроде бы”, ни на миг не отпуская его от себя, позвонил Распутину — он вернулся в этот день из деревни. Распутин позвонил М. Д. Сергееву, и через полчаса таксист мчал нас по затихшему до утра Байкальскому тракту. С горы на гору, через мосты и мостики — свет фар завидно обгонял нас, и вдалеке взблескивали по падям первой желтизной лиственницы.

Громко, возбужденно говорили о пустяках, как бы условившись не говорить о главном, пока не доедем.

В Листвянке со свистом и пылью кружил ветер. И пока мы искали больницу, налетал на нас из-за каждого закоулка и угла. Нянечка или сестра повела нас в чулан. Перед дверью зажгла свечку, сказала:

— Там у нас света нет…

Никаких “вроде бы” больше не было.

Саню нам не отдали. Мы походили по набережной, постучали в несколько домов, прося перевезти на ту сторону, в порт Байкал, где была Ольга, Санина жена, еще ничего не знавшая. Хозяева домов отвечали:

— Да вы что, мужики! Не видите, что делается?!

Байкал ревел без передыха, и видно было, как высоко над берегом разваливались, рушились тускло-белые гребни».

Жена Глеба Пакулова Тамара Бусаргина ярко воспроизвела последние часы жизни Александра Вампилова. Воспоминания названы так: «Тот вечер и та ночь»:

«У нас в те поры был большой дом в порту Байкал, и в этот день, семнадцатого августа, Глеб Пакулов против обыкновения рыбачил не очень удачно. Пришел домой огорченный — хотелось встретить ухой Сашу, которого ждали с часу на час из Иркутска. Успокоились на том, что ко дню рождения Вампилова (19 августа) время еще есть, и рыба, даст Бог, будет. Глеб рыбак фартовый.

Несмотря на шторм и задержку переправы из Листвянки, все-таки Вампилов ближе к вечеру приехал из Иркутска, где у него были срочные дела…

Мужчины решили сплавать на самое рыбное место на берегу нашего Молчановского распадка, на “каменуху”. Некоторое время спустя мы с Ольгой пришли туда. Клева не было, Глеб поймал лишь небольшенького харьюзка.

До темна время еще оставалось, и Саша предложил съездить в Листвянку, прикупить чего-нибудь к своему дню рождения: дата ведь нешуточная — тридцать пять лет. Мы с Ольгой воспротивились этому вояжу — море еще штормило, большие валы с Байкала доходили до нашего распадка, неся с собой остатки разбитых плотов. Но вскоре рейсовые суда из Иркутска стали храбро вплывать в Байкал, и остановить мужчин от поездки в Листвянку было уже нельзя. Брать нас с собой они явно не хотели, на чем мы настаивали; их уловки избавиться от нас с Ольгой сработали позже, но в Николу (поселок напротив нашего распадка) поплыли все вместе. Пока переплывали в “казанке” Ангару, все вроде бы согласились с тем, что в Листвянку плыть не стоит — и море еще не успокоилось и дело к вечеру. Глеб решил попытать рыбацкого счастья в Николе. Кажется, Саша тоже закинул удочку, но скоро оставил эту затею. Обычно сдержанный, спокойный, он явно не находил себе места, был взвинчен, зачем-то сел в лодку, стал делать какие-то кульбиты на волнах — таким шалым я его еще не видела. Наконец, сделав круг на воде, он решительно подплыл к берегу, и (не могу сейчас объяснить — почему), когда он нас, женщин, пригласил покататься, мы с Ольгой сели в лодку…