Книга Ночь печали - Френсис Шервуд

Нуньес отирал лоб Кай влажной тряпкой. Одна из рабынь расстилала на полу чистую белую ткань.

— Который час, друг мой?

Нуньес вытащил часы из сумки.

— Половина двенадцатого, Ботелло.

— Судя по всему, Нуньес, роды продлятся еще часов шесть. Когда ребенок начнет выходить наружу, меня здесь уже не будет. Пусть роды принимают женщины. Они знают, что делать.

— Но Ботелло, ты должен остаться здесь. Мы сами не справимся.

— Дети рождаются сами собой. Кай родит этого ребенка независимо от того, буду я присутствовать или нет.

— Но где же тебе еще быть? Мы не уйдем отсюда, пока нам не позволят выйти из города. Кортес сказал…

— Нуньес… — Ботелло опустил ладони на плечи друга. — Кортес отправляет меня на переговоры.

— Переговоры? Не будет никаких переговоров. Они ненавидят Моктецуму. Это же просто смешно. То, о чем просит тебя Кортес, бесполезно. Он посылает тебя на верную смерть, Ботелло. — Нуньес встал с колен и, схватив Ботелло за руку, потащил его в угол комнаты. — Не ходи туда. Откажись. Тебя принесут в жертву. Ты что, не понимаешь? Ты не можешь просто так пойти на верную смерть из-за какой-то прихоти Кортеса.

— Разве не так поступаем все мы? Разве не в этом долг солдата? Военачальники и цари печально известны своей склонностью приносить в жертву юных подданных.

— Но ты не юноша.

— Это правда, — рассмеялся Ботелло. — Может быть, именно поэтому я и должен пойти туда. Если я останусь здесь, Нуньес, то все посчитают меня трусом. На это мне наплевать. Но я не хочу, чтобы мой командир казнил меня на глазах у друзей. Я должен идти туда, Нуньес, — улыбнулся Ботелло. — Должен. Пришло мое время. Ты следишь за временем и должен знать, что это мое время.

— Часы — это всего лишь прибор, Ботелло, а не Бог. Это всего лишь машина. Да и Бог не объявляет, когда нам следует умирать. Нет никакого назначенного времени. Бог говорит нам: «Живи, пока можешь». В этом и состоит твой долг, твой важнейший долг — жить и никому не причинять вреда.

— На самом деле, друг мой, я многим причинил вред. Мы же солдаты — как мы можем не причинять вреда? Как мы можем не умирать? Не волнуйся, дружище. Я видел будущее. Ты, Кай и ребенок — все вы выживете. Все трое. — Ботелло придумал это, как придумывал всегда.

— Я знаю, что выживем, — ответил Нуньес.

— Поверь мне, я получил свой дар неспроста. И я оставлю тебе содержимое моей сумки. — Ботелло снял сумку с плеча. — В красном мешочке спит сон. Щепотки будет достаточно для того, чтобы проспать всю ночь. В зеленом мешочке средство от боли. Это трава, ее лучше курить как табак. В желтом мешочке плесень, исцеляющая раны. Если ребенок порвет Кай, приложи плесень к ране. Если все будет ужасно, дай ей пожевать этих семян. Они кажутся невзрачными, но они помогают, Нуньес. Часть этих семян я возьму с собой. Они могут мне пригодиться. Никогда не знаешь…

— Но ты же говоришь, что все будет в порядке.

— Да, все будет в порядке, но на всякий случай… — Отвернувшись, Ботелло всхлипнул. — Я должен попрощаться с отцом Ольмедо, Малинцин и Аду.

Малинцин спала. «Так даже лучше», — подумал Ботелло, направившись в комнату отца Ольмедо.

— Отец, я ухожу.

Отец Ольмедо упал на колени и начал молиться.

Солдатам пришлось схватить Аду, так как он порывался бежать за Ботелло.

Ботелло вышел из дворца. Ярко светило солнце, было очень жарко. Хороший день для смерти. Ботелло надеялся, что сумеет гордо пройти по улице, но ноги у него подкашивались. Два ацтекских стражника подхватили его под руки и повели за собой. Они не стали вести его в храм, как он полагал. Ботелло вошел в одну из комнат дворца. Несмотря на жару на улице, в комнате было прохладно. Здесь пахло влажной землей. Казалось, будто он вошел в храм или спустился в могилу. Он ждал, пока глаза привыкнут к полумраку. Ботелло знал, что это еще не смерть, так как умрет он на вершине пирамиды. Его уложат на стол, и последним, что он увидит, будут жрецы с их пропитанными кровью волосами и накидками из человеческой кожи. Он ощутит запах разложения и услышит барабанную дробь. Нужно быть отважным. А больше ничего и не требуется.

Глава 38

Малинцин никогда не разрешали входить в комнату роженицы. Из-за ее ремесла Малинцин считали нечистой, приносящей неудачу. Но в тот момент, когда Кай крикнула: «Ребенок выходит!», Малинцин поднялась со своей циновки. Она чувствовала себя слабой и больной, но, выпив чашку горячей воды с куском сухой тортильи, она присоединилась к шести другим женщинам, молодым рабыням, которых по дороге подарили испанцам. Тут не было ни Ботелло, ни врачевателей Теночтитлана, и потому рабыням пришлось стать повивальными бабками.

В комнату пришли и другие женщины. Всем хотелось посмотреть на роды. Одна из них раздавала указания на языке науатль. Это была толстая племянница касика Семпоалы, к которой так ревновала Кортеса Малинцин. Она больше не кривлялась, не кокетничала и не вела себя глупо. Казалось, она знает, что делает.

— Мужчинам здесь находиться нельзя. — Возникнув из облака пара, словно богиня, племянница выгнала из комнаты всех мужчин, включая Кортеса.

Малинцин разрешили остаться, так как она была лучшей подругой Кай и переводила слова Кай с языка майя на язык науатль, которым владела племянница касика. Ей пришлось отойти с дороги, так как в комнату внесли кипящие котлы и расставили их затем по углам комнаты. Комната заполнилась густым паром, словно баня или туманная аллея снов, где все было не таким, как казалось. Малинцин этот женский мир казался чуждым и поразительным. На полу расстелили родильную циновку, дверь завесили хлопком, а по периметру комнаты расставили свечи, сделанные испанцами из ароматизированного пчелиного воска. Племянница и помогавшие ей рабыни осторожно отерли Кай тканью, намоченной в горячей воде, а затем намылили ее кожу человеческим жиром, вытопленным из тел мертвых врагов. Затем они помассировали ее тело специальными щетками и почистили ей зубы нитями, пропитанными мятной водой. Помыв Кай голову, рабыни смазали ее волосы маслом какао и утиным жиром. Затем они втерли жир в ее промежность, чтобы ребенку легче было выходить. Кай принялась ходить по комнате. Малинцин и племянница касика поддерживали ее с двух сторон. По традиции Кай не разрешалось садиться или ложиться. Она должна была родить ребенка стоя на четвереньках, чтобы ребенок опустился на хлопковую ткань. Так сохраняли плаценту и послед, чтобы закопать их у очага.

«Кай должна быть сильной женщиной, женой воина», — говорила Малинцин племянница касика. Она должна родить воина или пленника, а если на то будет воля богов, то жену воина или пленника.

— Пусть сначала родится младенец. — Малинцин не стала переводить ее слова.

— Во время родов в Кай вселится дух Сиуакоатль, женщины-змеи. Кай ощутит, что разрывается на две части, как два бога, Кетцалькоатль и Тецкатлипока, разорвали богиню земли. Тело Сиуакоатль разделили на две части, так что образовалось небо и земля, — продолжала племянница, повторяя ритуальные слова. — Волосы Сиуакоатль стали цветами, ее кожа — травой, плечи — горами, ее глаза — ручьями и водопадами. Она питалась человеческими сердцами и кровью.