Книга Лев Яшин. Легендарный вратарь - Александр Соскин

Заботливое, сочувственное отношение к коллегам по профессии, понимание братьев-футболистов достигало у Яшина такой степени, что распространялось и на непримиримых спортивных противников, кто бы и откуда они ни были. Вчитайтесь в его слова: «Не знаю, как кому, а мне вид поверженных и раздавленных отчаянием соперников омрачает радость победы. В такие минуты мне неловко не то что показывать свою радость, мне неловко встречаться взглядом с побежденным. Я ставлю себя на его место. Разве я сам не бывал в его положении? Или не мог оказаться сейчас? Вот почему я против диких плясок триумфаторов, немереных выражений восторга… Ну ладно, забил ты хороший гол, взял трудный мяч. Но на то ведь ты и мастер, забивать или брать мячи – твоя обязанность. И надо горевать, если ты с ней не справляешься». Сам Яшин был воплощением сдержанности и достоинства как в победные минуты, так и в огорчительные.

Поистине классовая солидарность с футбольными собратьями вербовала ему все новых и новых друзей. В 1956 году из Парижа, где в ответ на визит в Москву гостила наша сборная, он, несмотря на поражение (1:2), вывез незабываемо сильные впечатления на годы вперед. Но вовсе не от длившейся почти пять минут овации вставшего на ноги стадиона, когда в броске из одного угла в другой удалось взять мощный удар Роже Пьянтони. А от дорогого ему знакомства с вратарем «трехцветных» Франсуа Реметтером. Потому что знакомство это переросло в крепкие взаимные симпатии.

Сохранилась фотография Льва Ивановича в свитере сборной Франции, подаренном Реметтером. Это, возможно, было бы не так важно для книги, вместившей и без того много подобных знаков притяжения, если бы не святая правда по-французски изящной оценки Яшина устами далекого друга. От ее воспроизведения мне было трудно удержаться: «Что Лев Яшин лучший вратарь, знают все. Что он очень симпатичный человек, знают многие. Что он верный друг, знают только друзья. Я счастлив, что отношусь к их числу».

Но недаром говорят, что друзья познаются в беде. Это испытал на себе Михаил Месхи. Яшин особенно заступался за тех игроков, кого тюкали совсем уж несправедливо, а кумир тбилисцев, да и не только их, одно время подвергался массированным нападкам. Каюсь, и я приложил к ним руку. В книжице «Наш друг футбол» (1963) сдуру сравнил его с Юрием Кузнецовым, футболистом совсем другого профиля и склада, занятым, по выражению игроков, «на раздаче». В упреках Месхи за пренебрежение к командной игре соревновались многие. Футбольное начальство тоже косилось на проделки виртуоза, казавшиеся избыточными.

Яшин пользовался всеми возможностями – доступом к спортивным боссам, закрытыми совещаниями, от которых тогда не было спасу, журналистскими знакомствами, чтобы защитить Месхи, счистить накипь с его репутации, доказать пользу его действий. Реакция грузинского мастера не заставила себя долго ждать: «Я буду благодарен Яшину до конца своих дней. Он поверил в мой индивидуализм. Он защищал его всюду и везде. Может быть, он делал это потому, что сам был великим виртуозом индивидуальной игры.

И хотя футбол, говорят, игра коллективная, да здравствует индивидуализм Яшина!.. А какой он человек?! Настоящий друг!»

Месхи, очевидно, славил не тот индивидуализм, который воспевал в себе Владимир Маслаченко, когда говорил: «Я индивидуалист. Вратарь – это индивидуальный вид спорта в коллективном. Я не верю во вратарскую дружбу, она мне не нужна. На этом клочке суши я должен быть сильнее конкурента». Ему, бедняге, не понять, что Яшин стал сильнее всех конкурентов не в последнюю очередь потому, что начисто отверг вратарскую отдельность, словно царскую привилегию. И из общекомандных тренировок извлекал вратарскую пользу, участвуя в них на равных с полевыми игроками, и был полностью вписан в коллективную игру, а то и заправлял ею со своего вратарского КП. И, как мы уже убедились, дорожил футбольной дружбой, в том числе вратарской, коллег держал не за соперников, а за соратников, молодых вратарей по-доброму опекал.

Он и Маслаченко поддерживал, старался замолвить за него словечко перед тренерами сборной, а тот не пожелал, как сам признается, пользоваться «милостью Яшина» – так мог воспринимать великодушие только неблагодарный или заносчивый человек. Явной завиральностью веет от допущения, что Лев Иванович болезненно воспринимал претензии Маслаченко на вратарское первенство. И Владимир Никитович смеет возводить напраслину после того, как Яшин, ни вратарски ни человечески, конечно же, для него недосягаемый, не менее трех раз (1960, 1962, 1966) просил, даже уговаривал тренеров сборной оказать доверие будущему злопыхателю.

Яшину же впору было взять девизом слова Гоголя: «Нет уз святее товарищества». Это человеческое мерило превратилось в образ его футбольной жизни, принцип всего существования на поле и вокруг него. Разве, например, не связаны одной нитью житейская коммуникабельность Яшина с футбольной – неповторимым умением достигать взаимопонимания и взаимодоверия с партнерами? Прислушаемся же к словам того, кто знал своего товарища как самого себя, даром что ходил восемь лет в его напарниках, – Владимира Беляева: «Лев стал величиной в футболе, помимо прочего потому, что был добрым, душевным, вообще замечательным человеком».

Если еще нашлись какие-то единицы досадующих на признание вратарской неповторимости Яшина, то мне, например, не известны никакие печатные ли, нашептанные ли на ухо сомнения в человеческой привлекательности Льва Ивановича. Она просматривалась настолько явно и броско, что удивляться этому не приходится. Но как относиться к тому, что в кое-каких отзывах, присутствующих и на страницах этой книги, усиленно создается впечатление, что существует «вилка» между человеческим и футбольным капиталом Яшина? Лишний раз приподнять его личные достоинства для кого-то всего-навсего способ приземлить вратарские. Но правда шире и глубже их несомненной сопоставимости. Исходя из читанного и слышанного, приходится даже удивляться, что мало кому наряду с Пеле или тем же Беляевым явилась очевидная, на мой взгляд, мысль вплотную увязать футбольную, спортивную высоту Яшина с гражданской, человеческой. Во всяком случае, в публичных высказываниях упор на это созвучие встречался гораздо реже, чем настойчиво подсказывала сама яшинская натура.

Как ни ценно подобное постижение этой мощной фигуры людьми, находившимися с ней по одну (Беляев) или другую (Пеле) сторону баррикад, представляет особый интерес совпадение взгляда с обеих сторон, партнерской и сопернической. Наблюдая Яшина извне, в столкновении противоположных лагерей («Спартак» – «Динамо»), и изнутри, объединенные с ним совместной целью в одном лагере (сборная), Никита Симонян и Игорь Нетто пришли к пониманию общего знаменателя в происхождении этого чуда.

Симонян буквально осязал в Яшине неделимость высочайшего мастерства с человеческим достоинством – «это сочетание и сделало его при жизни великим». Среди всех своих званий и наград Никита Павлович считает самой дорогой награду судьбы, которая ниспослала такого друга. Менее пафосно, но столь же достоверно Нетто заметил, что все спортивные и гражданские приметы Яшина проистекали из одного источника – человеческой надежности: «Такие никогда ни в чем не подведут, не обманут ничьих ожиданий, не оставят в беде – ни на поле, ни в жизни».