Книга Книга колдовства - Джеймс Риз

Но, увы, голые пятки индейцев продолжали стучать по доскам над самой моей головой. Никогда прежде мне не доводилось чувствовать такой страх, быть такой беспомощной. Что я могла сделать? Кроме того, я имела глупость положить пистолет на песок, и его окатило волной. Разве намокшие пистолеты стреляют? Скорее всего, он теперь был бесполезен. А как еще мы могли защитить себя? С помощью Ремесла? Сильнодействующие заклинания требуют времени, и нам с Леопольдиной едва ли удалось бы что-нибудь сделать, даже объединив усилия. Скажите на милость, какое заклинание мы могли сотворить, когда руки у нас тряслись, сердца трепетали, а душа уходила в пятки? Конечно, я подумывала о заклинании типа «cache-cache»[224]— так его назвала одна бургундская ведьма, впервые применившая его. Оно не помогло бы убежать, зато позволило бы спрятаться и помешало врагам найти нас. Однако я не помнила его наизусть, а книга, где оно было записано, осталась в мансарде, теперь казавшейся мне далекой, как луна. Луна. Себастьяна. Вспомнив о ней, я заплакала. Слезы, которые я только что сдерживала от страха, ручьем покатились по щекам. Не знаю, что бы со мной было, если бы моя дорогая сестра не оставила мне в наследство эти сокровища — мои сокровища, моих близнецов. Для них я должна была оставаться сильной.

Мы пролежали в укрытии достаточно долго. Начинался прилив. Мы наблюдали, как вода поднимается выше и выше, как она покрывает деревянные сваи, облепленные ракушками. Вдруг наверху, над нашими головами, тишину вновь сменили звуки шагов. Мы не знали, кому они принадлежат, семинолу или кому-то из поселенцев, и потому боялись окликнуть идущего: а вдруг индейцы заставили кого-то из наших идти впереди себя, используя как наживку? Дело в том, что в нашем доме еще раздавались звуки, свидетельствующие, что краснокожие обыскивают его. Мы слышали, как открываются дверцы шкафов, затем опрокидываются и падают на пол, как дикари приподнимают и переворачивают наши кровати — как будто ищут нас, обитателей такого большого дома. Мы жадно вслушивались, не идут ли Асмодей или Каликсто, и повторяли одно слово: «пакгауз» — там, у главной пристани острова, разворачивались основные военные действия. До нас доносились вопли и победные кличи, крики женщин, выстрелы. Постепенно все затихало. Тем не менее мы не решались признаться даже самим себе в том, чего боялись больше всего: Асмодей или Каликсто, а то и оба могут погибнуть, защищая наш остров.

И все-таки мне предстояло перебороть свой страх, потому что я не могла просто надеяться и желать, что Себастьяна сейчас наблюдает за происходящим и заботится о нас. Нужно было что-нибудь предпринять. Если наши мужчины пали в бою — чего или кого нам в таком случае ждать? Соседей? Военных моряков? Если кто-то из них все-таки придет нам на помощь, могу ли я выползти из нашего убежища почти голая, показывая всем свой ведьмин глаз? Могу ли я допустить такое? Едва ли. Право, для меня лучше оказаться в руках индейцев. Enfin, я привстала, вся дрожа, поцеловала близнецов и велела им оставаться в укрытии. Они согласились, обняв друг дружку, и я увидела — да, увидела воочию! — тех детей, что предстали некогда Себастьяне под землей, в катакомбах, изголодавшиеся и испуганные. Правда, сейчас Лео знала, кто она, а Люк стал мастером на разные уловки да хитрости. Сердце мое сжалось, и я пообещала, нет, поклялась, что вернусь.

Я помедлила у крышки лаза и прислушалась — тишина. Потом медленно, очень медленно стала приоткрывать люк, не отваживаясь оглянуться и посмотреть туда, где свет, проникавший сверху, падал на дрожащих близнецов. Выбравшись наружу, я закрыла крышку, расправила на ней зеленый коврик, разгладила все складки и даже положила сверху осколки посуды и столовые приборы, валявшиеся на нем до того, как я откинула крышку.

Нужно было торопиться, потому что мне многое предстояло сделать: каким-то образом сообщить Асмодею и Каликсто, где мы нашли убежище; узнать, какой ущерб причинен нашему дому и, в частности, насколько пострадала мансарда, и, наконец, отодвинуть в сторону кровать Себастьяны, заглянуть в тайник под одной из половиц и вынуть оттуда стальной ларец, где хранилась большая часть наших ценностей: монеты, ценные бумаги, ювелирные украшения. Если дела пойдут плохо, если придется бежать с острова, нам нужно забрать все, что у нас есть.

Отважившись выглянуть из того самого окна, из которого я утром наблюдала начало вторжения (я зашла в свою комнату, чтобы одеться и прихватить очки, особенно ненавистные мне теперь, но все равно необходимые), и увидела… что ничего не изменилось. На площади не было ни души. Ополченцы либо защищали остров где-то в другом месте, либо попрятались. А может быть, их убили. Перед домом Треворов лежала, раскинувшись, моя милая Сара, и ее неестественная поза говорила о внезапной смерти, не обещавшей упокоения. Еще одно тело лежало рядом — либо ее сестра, либо мать: «красный чепчик» на голове (результат снятия скальпа?) закрывал лицо, и я не могла понять, кто это. Но обе они были мертвы, без сомнений. Я впервые порадовалась тому, что доктор Тревор лежит убитый этажом выше, потому что как он смог бы жить дальше, узнав страшную правду? Я узнала ее позже, а именно: Тимоти Тревор, бедный Тимоти, которого чуть не поймали, когда он бежал через площадь, свернул в сторону кузницы и спрятался там в небольшом чане с водой, закрыв его крышкой. А когда позже кузница запылала, мальчик так боялся вылезти наружу, что сварился заживо.

Затем я отправилась на мансарду, где царил полный разгром. Не в силах понять сразу, что еще можно спасти, я все оставила лежать как есть, в надежде, что когда-нибудь мы наведем здесь порядок. Я никогда, слышите, никогда не позволяла себе поверить, что мы потеряем наш остров и уступим его индейцам навсегда. Кое-что чрезвычайно меня взволновало: я заметила, что индейцы с интересом исследовали то, что хранилось в мансарде, — они откручивали винтовые крышки, хотя могли просто разбить закрытые склянки, и тщательно развязывали, а не разрезали мешочки из джутовой ткани, и так далее. Все это говорило об их намерении вернуться. Возможно, им не удалось найти оружейный склад, но за их нападением крылось что-то еще. Чтобы они не вернулись и не застали меня, пока я оплакиваю кладовую припасов, необходимых для Ремесла, я поднялась наверх, в помещение внутри купола. Там сразу обнаружилось истерзанное тело доктора Тревора — в таком состоянии, что не решусь здесь описать. Скажу лишь, что аура его уже начала проявлять признаки осеребрения. Меня пошатывало, но я взяла себя в руки и перешагнула лежащее на полу тело, открыла забрызганную кровью оконную раму и прикрепила к подоконнику обрывок голубой, лазурно-голубой ткани: рукав, оторванный от одного из платьев Себастьяны. Вывесив этот флаг, я хотела передать имя нашей сестры тем, кто узнает ее лазурный цвет. Тем, кто увидит его (ах, как я на это надеялась!) и догадается, в чем состоит мой план, дающий нам единственную возможность спастись, потому что большинство построек на острове уже охватил огонь.

Я покинула купол — там моя голова стала необычайно легкой, не позволяя отличить серебристое свечение души доктора Тревора от обволакивавшего остров дыма, — прошла через мансарду и закрыла за собой дверь, потому что та была закрыта, когда я туда пришла. Затем, поддавшись какому-то бессознательному импульсу, я бросила взгляд на лопасть весла с вырезанной на ней надписью, которую наши мужчины подарили нам в прежние, счастливые времена. Почему? Может быть, хотела использовать его в качестве орудия для защиты, но, скорее всего, я просто знала, что нам не суждено вернуться на Индиан-Ки. Так и случилось. Этот остров был навсегда потерян для нас.