Книга Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– Что же мне в таком случае суждено, жрец жрецов?

– Пули тебя минуют, сабли не коснутся, стрелы и копья пролетят мимо. Смерть свою, Григорий, ты позовешь сам! Ты сам накличешь её, смерть свою, атаман, сам! И будет она недостойной тебя – воина и русского офицера[105]!

– Что за дьявольские пророчества ты мне сулишь, жрец жрецов?!

– Не я пророчествую, хорунжий, пророчествуют Небеса.

– Но ведь твоими же устами, в соболях-алмазах!

– Я всего лишь черный гонец[106]этих сил небесных. Люди платят мне неверием, а Небеса – неблагодарностью…

– Как же ты прав был тогда, Богдогэген, – едва слышно, сквозь сон, пробормотал генерал, нервно поводя головой. – Как же прав ты оказался, Живой Будда! Кликал-кликал и накликал я смертушку свою, сам в руки палачу отдался. – И грезилось Григорию, что это он произносит, уже сидя на циновке, по-восточному скрестив ноги, перед «Священным Небесным Камнем», рядом с Живым Буддой.

– Служба в Монголии вспомнилась, господин генерал? – отозвался на его голос Родзаевский.

– Все вспомнилось, – неопределенно проворчал атаман, чтобы и не огорчать напоследок полковника, но и не поощрять его к болтовне.

– Почему вы не бежали в Монголию, а, генерал? Ведь это вы разоружили в свое время китайский гарнизон Урги. Перевели на монгольский язык «Устав кавалерийской службы русской армии», на основании чего Богдохан и оперировал своим войском. Способствовали освобождению страны из-под гнета китайцев, причем лично были знакомы чуть ли не со всей монгольской элитой…

Поначалу Григорий порывался прервать сокамерника-пустобрёха, ибо стоило ли тратить последние часы своей жизни на бессмысленные предположения, но затем вдруг вполне спокойно заметил:

– А что, если бы я со своими частями появился в Монголии весной 1921 года, когда Богдохан принялся формировать правительство и армию Автономной Внешней Монголии, так называемой Халхи, да к тому же назначил барона Унгерна Главнокомандующим вооруженных сил своего государства… Вполне возможно, что, объединившись с бароном, мы не допустили бы союза правительства Халхи с «красными монголами», то есть с Монгольским народным правительством Сухэ-Батора. И тогда, кто знает?..

– Ничего бы у вас в союзе с Унгерном не вышло, господин генерал. Вы бы ему не подчинились, как когда-то, после большевистского переворота в Питере, вам, низшему по чину, есаулу, подчинился командир Уссурийской дивизии генерал Хрещатицкий. Принял в вашем, тогда еще только нарождающемся, воинстве должность начальника штаба. Генерал-майор, принявший старшинство есаула! Согласитесь, дотоле ничего подобного в русской армии не случалось.

– Признаю: это было мужественное решение Хрещатицкого. Поучительный пример для многих офицеров-добровольцев, которые стекались тогда ко мне из Забайкалья, Урала, Дальнего Востока, да почти со всей Сибири. Многие из них тоже были выше меня по чину.

– В свою очередь, барон Унгерн не снизошел бы до подчинения вам.

– Почему вы так решили, полковник? – резко спросил атаман.

– Потому что слышал, как он откровенно заявлял: «Я признал Семёнова официально только для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на войска». То есть всего лишь прикрывался вашим именем, атаман, чтобы не выглядеть в глазах своих офицеров раскольником. Кстати, насколько мне известно, об этом он сообщил и перед своей казнью, во время допроса на заседании Сибирского ревтрибунала.

Григорий лихорадочно прошелся по камере, что-то бормоча себе под нос и чертыхаясь.

– Но напомню, что при всей своей гордыне адмирал Колчак, тогда уже Верховный правитель России, – произнес он, продолжая вышагивать по небольшому пятачку камеры, – приезжал ко мне на станцию Маньчжурия и ждал, когда я соизволю принять его в своем штабном вагоне.

– Да! После этого конфуза Правитель приказом отстранил вас от всех должностей и чуть было не предал суду. То есть, по существу, объявил вас вне закона.

– Подобные частности, полковник, сейчас неуместны, – осадил его Семёнов.

– Вообще-то, в нашем положении уже все, что выходит за пределы казематов – неуместно. Но ведь мы-то с вами еще живы. И живы не столько тюремным настоящим, сколько своим вольным прошлым.

– Да, вы правы, прежде всего – прошлым.

18

Действительно, приезд адмирала, как и стычку с ним, атаман вспоминал множество раз, до мельчайших подробностей. Колчак сначала прибыл в Харбин, где встретился с начальником Управления Китайско-Восточной железной дороги генералом Хорватом, и уже оттуда направил Семёнову телеграмму, извещая, что через трое суток он будет на станции Маньчжурия.

Как потом стало известно атаману, военный атташе при штабе Правителя генерал Накашима не советовал ему делать этого. Самому атаману японцы тоже намекнули, что союз с адмиралом неуместен, поскольку понимали, что, оказавшись в прямом подчинении Правителя, семёновцы выйдут из-под их контроля и влияния. При этом уведомили: правителем дружественной Японии «Русской Сибири» они хотели бы видеть его самого, генерала Семёнова.

Появившись на станции Маньчжурия, находившейся уже за пределами России, но в зоне влияния Китайско-Восточной железной дороги, Колчак тот час же потребовал, чтобы генерал явился к нему в вагон. Однако представитель семёновского штаба заявил: во-первых, атамана на станции нет, а во-вторых, есть инструкция из японской миссии в Тайларе ни в коем случае не входить в подчинение к Верховному правителю России.

Какое-то время адмирал пребывал в полной растерянности, понимая, что самим своим визитом сюда уже унизил себя, свой чин. А уж слух, как атаман Семёнов не пожелал принять его, – вообще выглядел бы пощечиной. Однако вскоре атамана удалось разыскать. Оказалось, тот тоже находится в своем штабном вагоне, который под надежной охраной стоит на запасном пути. И в данное время развлекается со своей походной женой, прозванной «Машкой-Шарабан»[107], в просторном, на полвагона, хорошо меблированном купе.