Книга Непридуманная история Второй мировой - Александр Никонов

Мясо продавали в магазинах без костей, только специальные вырезки для бифштекса, антрекота, шницелей и т. д. Магазины оказывали бесплатные услуги. Можно было попросить пропустить через мясорубку купленное мясо, порезать колбасу или хлеб на хлеборезке. Кости на мясокомбинате вываривали, получая фюмэ, а вываренные кости перемалывали на удобрения для полей.

До самого конца войны немцы пекли хлеб отличного качества из смеси пшеничной и ржаной муки в виде тупоносых килограммовых батонов. У них не было мощных хлебокомбинатов. При каждом частном хлебном магазине была своя же паровая пекарня. Удивительно то, что при этом у тысяч пекарей хлеб получался совершенно одинаковый по форме, цвету, весу, вкусу и качеству. Каждый батон был обернут широким кольцом бумаги, на котором у каждого пекаря была своя реклама с гарантией качества и приглашением покупать хлеб только у него…

Это враки, что немцы не пускали русских в свои общественные места. Я нигде не видел табличек «Только для немцев». Да, мы, русские парни, не могли заходить в офицерские и солдатские клубы, в дорогие рестораны или в места, где собирался высший свет Кенигсберга. Для входа в такие места мужчина должен быть одет во фрак, а женщина — в вечернее бальное платье и иметь пригласительный билет. Но мы всегда проводили вечера в ресторанчиках попроще, где собирались рабочие и служащие. Мы часто садились за один стол с немцами, если не было свободных столиков, и они никогда не отказывали нам в этом. Они даже знакомились с нами, принимали участие в наших беседах. В одном из таких ресторанчиков часто выступал русский певец. Он сам себе аккомпанировал на аккордеоне и пел наши песни на русском и немецком языках. Во всех ресторанах после каждого посетителя меняли скатерть, даже если она оставалась совершенно чистой. Под кружку пива официант подкладывал картонный кружок, на котором отпечатана реклама пива, которое заказал гость.

Чтобы покушать в ресторане, нужно иметь специальные талоны. По продовольственной карточке можно заказать поджарить сто граммов колбаски или яичницу из пары яиц. Ее подадут с гарниром из жареного картофеля и овощей и даже принесут полпорции не заказанного супа. При этом официант обязательно вырежет из карточки соответствующее количество талонов на хлеб, колбаску или яички. Можно было заказать и рюмку водки.

Жалуясь на отсутствие денег, один немец говорил: «Если бы у меня были деньги, я пил бы французский коньяк, а не этот противный шнапс, я курил бы гаванские сигары, а не эти вонючие сигареты Juno».

Нам, отцу и мне, очень повезло в том, что мы устроились на хорошую «хлебную» работу и жили вне лагеря. В Белостоке и в Кенигсберге для нас было самое сытое время за всю войну. А мы прожили здесь больше двух лет. Мать называла меня главным кормильцем семьи. Покупая в магазинах дорогие колбасу, сыр и другие продукты, я чувствовал уважение к себе хозяина магазина, особенно если отказывался от сдачи. Заплатив марку чаевых в парикмахерской, я заставлял немца рассыпаться в благодарностях за мою щедрость. Среди немцев я чувствовал себя своим. Здесь мне никто никогда не сказал ни одного грубого слова. Со мной, по сути дела еще мальчишкой, разговаривали на «вы».

Довольно хорошо, во всяком случае лучше, чем в России, жили наши соотечественники, домработницы и работавшие у бауеров. Или те, кто жил на вольных хлебах, получая продовольственные карточки.

Несколько хуже жили рабочие в открытых лагерях. Каждый барак разделен на 4 секции с отдельными входами. В каждой секции жили по 20 человек. Спали на двухэтажных кроватях, установленных по две вплотную одна с другой. На кроватях — тюфяки с соломой, такая же подушка, одна простынка и одно шерстяное одеяло. Между кроватями — по две тумбочки на четыре человека. В центре — печка-буржуйка.

У окон, рядом с входом стол. Умывальники и душевые — в отдельном бараке. Столовая — в пищеблоке. В открытых лагерях рабочие могли кое-что заработать на разных услугах немцам и покупать в магазинах ненормированные продукты.

Еще хуже жили рабочие в закрытых, охраняемых лагерях, работавшие на военных заводах. Закрытый лагерь — это еще не концлагерь, но рабочие лишены свободы. В город их не выпускали. Такие лагеря обычно строились на территории завода, и в охране не было эсэсовцев. В таких лагерях жили так же, по 80 человек в бараке. В этих лагерях было голодно, но никто от голода не умирал. На родине, в Советском Союзе, во время войны питались не лучше. И все же не дай Бог жить в таком лагере.

И в открытых, и в закрытых лагерях питание было абсолютно одинаковым: 300 граммов хлеба, утром и вечером по литру супа. Супец из брюквы и чуть-чуть картофеля был довольно густой. Утром давали маленький кусочек маргарина или сыра, или колбаски на два укуса.

В лагерях всех типов имелись санблоки с медпунктом, душем и дезкамерой-вошебойкой. Горячая вода — круглосуточно, но мыло по скромной норме…»

Хочу обратить ваше внимание на первую фразу этого рассказа: «Немцы никогда в своей истории не знали такой бедности и нищеты, какие познали люди в России». Это уж точно! И наших солдат, и наших остарбайтеров буквально поражала немецкая зажиточность. Советская пропаганда прозвенела нищим советским людям все уши о том, как хорошо они живут при социализме и как худо живется пролетариату в странах капитала. И вот, попав в капиталистический ад, советские граждане с неприятным удивлением видели, что немецкий пролетарий при ужасном фашизме/капитализме живет лучше, чем они в своем красном «раю». А советские оккупационные офицеры, производившие демонтаж промышленного оборудования в Германии с целью его вывоза в СССР, с тем же неприятным удивлением видели, что права трудящихся в Германии защищены не в пример лучше, чем в первом в мире государстве рабочих и крестьян.

Остарбайтеры вспоминают:

«Больше всего меня поразила чистота и ухоженность немецких городов и сел. Сорняков нет, каждый метр земли тщательно обработан. На окнах домов тюлевые занавески, подхваченные красивыми бантами. Разнообразие цветов, в огородах каменные дорожки. Словно нет войны».

«Все немки были аккуратно одеты, волосы были убраны в прически или платок, уложенный спереди оригинальным бантом, на руках перчатки. Поражало их умение держаться и хорошие манеры. Нам рассказывали, как в Германии воспитывают хороших хозяек. Немецкие девушки после окончания учебного года отправлялись жить в чужие зажиточные семьи, где их учили стирать, убирать, готовить, сервировать стол, шить, вязать, ухаживать за детьми, уметь рассчитать прожиточный минимум семьи. Мы многого из этого не умели».

«Немцы были разные. Например, у мастера Генкеля было девять детей, о которых он мог бесконечно говорить, и он совал нам в карманы аккуратно завернутые бутерброды. Немцы-шахтеры тоже, наклонившись через перила, бросали нам пакетики с едой. Более всего мы страдали от выходок подростков в форме гитлерюгенда. Когда мы шли на работу, они забрасывали нас камнями, обливали водой из резиновых груш и кричали: «Русские свиньи, вонючие псы!..»

Лично мне никогда не забыть рассказ одного моего знакомого ветерана, который в конце войны досрочно сбежал из госпиталя на фронт. И вовсе не потому, что был совсем уж безголовый патриот. Его объяснение было простым и бесхитростным: