Книга Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны - Леонид Млечин

Заместитель фюрера был еще и его официальным преемником. 1 сентября 1939 года, в день начала Второй мировой, Адольф Гитлер появился перед депутатами рейхстага в новеньком военном мундире:

— Я не хочу ничего иного, кроме как быть первым солдатом рейха. Вот почему я снова надел мундир, который с давних времен был для меня самым святым и дорогим. И сниму его только после победы, ибо поражения я не переживу. Если в этой борьбе со мной что-то случится, моим преемником станет мой товарищ по партии Геринг. Если же что-нибудь случится и с Герингом, следующий на очереди мой преемник — товарищ Гесс…

Рудольф Гесс считался одним из самых близких к фюреру людей. Он обожествлял Гитлера и часто повторял:

— Я полностью принадлежу фюреру. Я его люблю!

Но фюрер ворчал, что Гесс приходит только с дурными новостями, а вот руководитель партийной канцелярии Мартин Борман умеет доложить так, что его приятно слушать. Гитлер привык к Борману, а Гесс чем дальше, тем больше стал его раздражать. Гесс чувствовал, что его оттирают от фюрера и от власти. Может быть, он решился на отчаянный шаг, надеясь таким путем вернуть себе положение второго человека в партии?

Фюрер распорядился опубликовать сообщение о побеге Гесса, в котором говорилось, что «оставленное им письмо при всей его сумбурности носит, к сожалению, черты умственного расстройства, дающего повод опасаться, что товарищ Гесс стал жертвой умопомрачения».

«Тяжелый, почти непереносимый удар, — вспоминал Геббельс. — Фюрер совершенно раздавлен. Какая картина для всего мира: второй после фюрера человек — душевнобольной! Я приказываю немедленно вырезать кадры с изображением Гесса из еженедельного киножурнала.

Письма, оставленные Гессом: дикая мешанина, школярский дилетантизм; хочет при помощи лорда Гамильтона свалить правительство Черчилля и заключить мир. Он не учел того, что Черчилль сразу же прикажет арестовать его. Какой кретин! А ведь был следующим после фюрера человеком! И такой человек правил Германией! Хотелось бы избить до полусмерти его жену, его адъютантов и его врачей».

Офицеры британской контрразведки давали Гессу различные препараты в надежде выяснить, что у него на уме. Но ничего выудить им не удалось. Психиатры пришли к выводу, что заместитель фюрера — человек «без интеллектуальных интересов», иначе говоря, небольшого ума. Англичане, не колеблясь, арестовали Гесса. На свободу он уже никогда не выйдет. Но в Москве подозревали, что Гесс прилетел не просто так, что у него была какая-то договоренность с Лондоном.

В начале сорок первого в Лондон прилетел специальный представитель американского президента Гарри Гопкинс. Он должен был определить, что происходит в Лондоне и как долго англичане намерены сопротивляться. После встречи с премьер-министром он доложил Рузвельту: правительство — это Черчилль. С ним и надо иметь дело.

В Москве же, напротив, Уинстону Черчиллю совсем не доверяли. Считали злейшим врагом советской власти, помня его участие в Гражданской войне, когда он организовал помощь оружием и боеприпасами белой армии генерала Деникина.

Советские руководители исходили из того, что британская королевская семья симпатизирует нацистской Германии, что британские политики намерены подписать мир с Гитлером. Но это было очень неточное представление о национальных устремлениях англичан.

А ведь советский посол в Лондоне Иван Михайлович Майский прекрасно понимал логику англичан: «Правящие классы Англии не хотят мира, а предпочитают войну с Германией. Мир в данный момент означал бы мир на базе нынешних завоеваний Германии. Германия вышла бы из войны, получив в свое распоряжение все материальные, технические и другие ресурсы всех оккупированных или подчиненных ей стран. В течение пяти лет Германия построила бы флот, не уступающий английскому, и тогда бы настал последний момент для Британской Империи».

Черчилль писал, что советское правительство было заинтриговано эпизодом с Гессом. Премьер-министр выразился очень мягко. Для советских разведчиков в Лондоне это была одна из главных задач — выяснить, зачем заместитель фюрера прилетел в Англию и о чем говорил с британскими чиновниками. Это же придется объяснять и самому Черчиллю, когда он впоследствии окажется в Москве.

«Переводчик дал мне понять, что Сталин не верит моим объяснениям, — вспоминал Черчилль, — я сказал: «Когда я излагаю известные мне факты, то ожидаю, что мне поверят». Сталин ответил на мои резковатые слова добродушной улыбкой: «Даже у нас, в России, случается многое, о чем наша разведка не считает необходимым сообщать мне». Я не стал продолжать этот разговор».

В Москве и англичан, и немцев подозревали в двойной игре. Сталин и Молотов укрепились в мысли, что германский посол Шуленбург, разумеется, исполняет поручение Берлина и нужно играть напрямую.

Третья и последняя встреча двух послов в Москве прошла 12 мая сорок первого. Накануне Молотов сам — от руки! — написал Деканозову инструкции для новой беседы.

— Я говорил с товарищем Сталиным и товарищем Молотовым, — сказал советский посол Шуленбургу, — насчет предложения об обмене письмами в связи с необходимостью ликвидировать слухи об ухудшении отношений между СССР и Германией. И Сталин, и Молотов в принципе не возражают… Так как срок моего пребывания в СССР истек и сегодня я должен выехать в Германию, то Сталин считает, что Шуленбургу следовало бы договориться с Молотовым о содержании и тексте писем.

Деканозов разочарованно доложил Молотову: «Шуленбург сам не начинал разговора… На мое заявление ответил, что он собственно беседовал со мной в частном порядке и сделал предложение, не имея на то никаких полномочий».

Шуленбург ответил Деканозову, что «не может продолжить эти переговоры с Молотовым, так как не имеет поручения от своего правительства. Он несколько раз «просил» не выдавать его, Шуленбурга, что он внес эти предложения… Было бы хорошо, чтобы Сталин сам от себя спонтанно обратился с письмом к Гитлеру».

И дальше перевел разговор на менее важные темы.

Деканозов, составляя отчет о беседе, не мог объяснить, почему Шуленбург, который сам все это затеял, внезапно утратил интерес к идее обменяться письмами…

А дело в том, что немецкий посол пришел к выводу, что в Москве его не понимают. И не верят, что война вот-вот начнется.

Сталин полагал, что фюрер так же холоден и расчетлив, как и он сам, и не станет рисковать, поставив на кон все достигнутое во имя нереальной цели — покорения Советского Союза. Но Гитлер бесстрашно строил воздушные замки. Сколько бы насмешек ни вызывал его вид и очевидная театральность выступлений, люди слушали фюрера открыв рот.

Десять лет его считали фантазером и безумцем. Его планы завоевания власти и мирового господства вызывали смех. Но наступил момент, когда все, что он хотел, стало реальностью. Гитлер сам поверил, что его воля способна преодолеть любые препятствия.

Сталин был уверен, что Гитлер не станет воевать на два фронта — пока Англия не завоевана, вермахт не повернет на восток. А сосредоточение немецких дивизий на советской границе — средство политического давления на Москву. Гитлер блефует и пытается заставить Сталина пойти на уступки, скорее всего экономического свойства.