Книга Блуда и МУДО - Алексей Иванов

– Можно и сейчас сходить. Делать здесь мне и так нечего.

Моржов не очень понял расклад намерений. Диана хотела заняться сексом прямо сейчас?… Диана, пуританка?…

– А твои родители?

– На работе.

Моржов побарабанил пальцами по столу.

– Мы трахнемся? – напрямик спросил он. Диана опустила голову, словно это не она его, а он её принуждал отдаться.

– Как скажешь… – едва слышно ответила она. Диана абсолютно не походила на себя такую, какой привык видеть её Моржов. Моржов не понимал, что случилось, как всё расценивать, к чему готовиться. Не понимал, а потому и злился.

– Пойдём, – решительно сказал он, вставая.

Гимназия находилась совсем недалеко от Дианкиного дома – если идти дворами. Диана и повела Моржова дворами. Моржов опять удивлялся: он не мог представить Диану в таких декорациях. Диана всегда выбирала торжественные и богатые пути – улицы с витринами, бульвары, проспекты, аллеи… Поэтому она всегда напоминала Моржову изящную и манерную королевскую карету пышной эпохи рококо.

А сердцевая часть города Ковязин была не в стиле рококо, а в стиле сталинского ампира. Добротные домины по-хозяйски определялись в пространстве своими прочными, рустованными углами. Они не лезли ввысь, где их пафос никто не разглядит. Увешанные декором, с годами они барски обрюзгли. Но, перемещаясь дворами, Моржов и Дианка наблюдали только изнанку этого барства: высокие старые тополя; самодельные деревенские скамейки у подъездов; вздутые тротуары; газоны, огороженные вкопанными и покрашенными автопокрышками; навеки разрытые траншеи, где чернели трубы, словно эксгумированные покойники; нагромождения ржавых гаражей и дощатых сарайчиков; заросли нестриженых акаций; переполненные мусорные баки, по которым шныряли огромные, голенастые, сюрреалистически-ловкие помойные псы.

Некогда Пролёт, Пролетарский район города Ковязин, застраивался вовсе не для пролетариата, а для новой номенклатуры. Но номенклатура недалеко ушла от своего первоисточника. И роскошью она по-прежнему де-факто считала вовсе не трёхметровые потолки квартир, не паркет и не гипсовые барельефы на фронтонах, а запас мануфактуры в крепко-накрепко запертом амбаре, глубокий погреб, полный солений-варений, и хлев, чтобы вмещал не меньше десятка свиноматок.

И получился ампир-сортир – бастардовая, то есть, если по-русски, выблядочная помпезность. Пролёт был переходным этапом от дворцов к хрущобам. Точнее, остановкой на этом пути. Традиционалист и прагматик Черчилль говаривал, дымя сигарой, что нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка. А город Ковязин сумел сделать это играючи: одним прыжком перелетел с Крестопоклонной площади в Пролёт, перекурил здесь беломориной и вторым прыжком унёсся в хрущобы.

Хотя, может, всё было и не совсем так. Уже девяносто лет город Ковязин делили меж собой две враждующие криминальные группировки. Одна – ОПГ имени Проклятия Купца Забиякина, которая любое дело превращала в блядство. Другая – ОПГ под руководством Призрака Великой Цели, которая блядство считала вполне пригодным материалом для строительства рая. И здесь, на Пролёте, Забиякин и Призрак устроили сходняк.

Его результатом оказалась не перестрелка, а Кризис Вербальности. Забиякин и Призрак сумели ужиться друг с другом, но договориться не смогли. Не нашлось слов. Когда номенклатура и быдло, палачи и жертвы, герои и предатели, поясняя свои деяния, произносят одни и те же слова, смысл вытекает из слов, как сырое яйцо из пробитой скорлупы. Попытка создать невербальное общество, где ценности транслируются через своё происхождение, через некую социальную генетику, провалилась. Генетика не удовлетворяла требованиям Призрака. Но и попытка завербализировать всё подряд тоже была растоптана Забиякиным. В городе Ковязине, закодированном боярином Ковязей, наслоилось слишком много различных плацдармов, чтобы для всех них можно было отыскать что-то усреднённо-приятное – разумеется, кроме блядства. Так и получилось ДП(ПНН).

И Моржову тоже нечего было сказать Дианке, поэтому всю дорогу они шли молча.

Они подошли к Дианкиному дому, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж – а Моржов ничего не почувствовал. Ни ностальгии, ни сожаления, ни удовлетворения от того, что он вырвался из этой тюрьмы.

В прихожей к Моржову и Дианке кинулся косматый белый кот, напоминающий грязную хризантему. Раньше никакой живности в доме Дианки не водилось. Моржов нагнулся и поднял кота под мышки, посмотрел ему в морду. Кот ответил влюблённым взглядом и, продолжая висеть, затарахтел, как трактор.

– Уважаю зверей, – сказал Моржов, опуская кота. – Как его по имени-отчеству?…

Дианка задумалась, словно не ожидала такого вопроса.

– Никак, – удивлённо ответила она.

– Как же ты его подзываешь? – в ответ удивился Моржов.

Дианка пожала плечами.

– Кис-кис, – сказала она. – Пойдём в комнату…

В комнате у Дианки не изменилось почти ничего. Всё здесь будто остекленело. Даже картинка, криво висящая на стене, покосилась, кажется, ещё при Моржове. Впрочем, нет. За шкафом на полу стоял ящичек с песком – отхожее место кота, а за диваном – два блюдечка. И пахло в комнате кошкой, а не сладкой парфюмерией, табаком и масляными красками, как было при Моржове. Моржов вдруг вспомнил, что Дианкина мама терпеть не могла собак и кошек. Это называлось «аллергия на шерсть». Видимо, когда мама была дома, кот сидел запертый в Дианкиной комнате. Здесь же ему приходилось и есть, и пить, и спать, и опорожняться… Короче, жить всю жизнь. Моржов вспомнил свою жизнь – и ему стало страшно жаль бессловесную, глупую животинку, обречённую без имени существовать в этих четырёх стенах. За что Дианка так покарала кота?

На столе у Дианки стопами лежали сертификаты. Рядом – груда классных журналов, из которых Дианка переписывала в сертификаты данные о школьниках.

– Слева уже подписанные, – сказала Дианка. – Бери их.

Моржов вытащил из кармана полиэтиленовый пакет, расправил его и отсчитал тридцать сертификатов.

– Ты не будешь записывать, какие я взял? – спросил он.

– Нет.

– Я не забуду, я правда отдам, – на всякий случай ещё раз уверил Дианку Моржов.

– Хорошо.

Моржов увидел, что на подоконнике лежит смятый алюминиевый тюбик масляной краски. Конечно, тюбик остался от моржовских времён. Почему Дианка не выбросила его?…

– Как ты поживаешь? – наконец спросил у Дианки Моржов.

Дианка рассеянно посмотрела куда-то в сторону.

– Никак, – сказала она.

Тюбик лежал на подоконнике, картинка висела косо… Эти сертификаты Дианка унесла домой только потому, что дома ей нечего было делать, а в гимназии можно хотя бы поболтать. Кот тёрся о ноги Моржова… Это был не кот. Это была бессловесная Дианкина тоска.

Моржов обнял Дианку, поцеловал, усадил на диван, на котором столько раз имел её, обнажённую, и присел рядом.