Книга Тишина - Питер Хег

— Каин и женщина?

— Исчезли.

В руках у нее была небольшая магнитола. Она поставила ее на стол и включила. Том Уэйтс пел «Cold Water» с альбома «Mule Variations» — глубокое одиночество, глубокое сострадание и глубокая тоска души, которая не нашла дорогу домой и, видимо, в этой жизни так никогда и не найдет, — в сто сорок децибел в бункере времен Второй мировой войны. Музыка могла нейтрализовать любой спрятанный микрофон.

Она наклонилась к нему.

— Я видела государственное заключение о результатах вскрытия. Смерть от сердечного приступа. Оспаривать его?

Он покачал головой.

— Какова будет официальная версия? — спросила она.

— Компромисс. Детей похитили. Сочетание сексуальных и экономических мотивов. Похитители не успели осуществить свои планы.

— Действительность создается из компромиссов, — сказала она. — Это то, с чем люди могут мириться. Многие из моих пациентов предпочитают умирать с включенным телевизором. Но нас с твоим отцом компромиссы уже не интересовали. Мы направлялись в неизвестную страну.

Она ушла. Парочка дознавателей вернулась, они о чем-то спрашивали, он отвечал, не понимая ни вопросов, ни своих собственных ответов. В комнате появился Мёрк. В руках у него был перочинный ножик. Он разрезал ремни, Каспер с благодарностью потер распухшие руки.

— Каин и женщина, — спросил он. — То, что они смогли сбежать. Это часть сделки?

Мёрк покачал головой. Каспер слышал, что это правда.

— Плотина Аведёре закрыта. Началась откачка воды. Сити откроют через семь месяцев. Через полтора года город снова будет похож сам на себя. Останутся шрамы. Но в остальном — как будто ничего не случилось.

— Отцы-пустынники, — сказал Каспер. — И Гегель. И Карл Маркс. И авторы Ветхого Завета. Все они обнаружили, что когда какой-нибудь человек или какой-нибудь город получали предостережение. От божественных сил. И не внимали этому предостережению. То история повторялась. Сначала — предупреждения. Потом — катастрофы.

За безмерной усталостью этого человека Каспер услышал гнев. Но ведь важно разбудить людей. И нет ничего страшного в том, что иногда первой просыпается ненависть.

— Меня никогда не интересовали религии, — заявил Мёрк. — И в самую последнюю очередь меня могут заинтересовать Карл Маркс и отцы-пустынники.

— Никогда не поздно поумнеть, — заметил Каспер. — Даже в вашем положении. На три четверти в могиле.

Мёрк отпрянул. Без тренировки на манеже, без пяти тысяч вечеров на глазах у двух тысяч человек, которые не дадут тебе спуску, трудно, общаясь с клоуном, оставить за собой последнее слово.

Дверь захлопнулась. Каспер уронил голову на стол и заснул.

2

Он проснулся при свете дня, льющегося сквозь решетки на окнах. Ему удалось подняться на ноги. Со второго этажа он смотрел на бассейн и на Фэлледпаркен. Он находился в отделении А Государственной больницы, это было закрытое отделение.

На нем была больничная одежда. Футболка и пижамные штаны. На столе лежал его лотерейный билет, авторучка, четыре кроны и семьдесят пять эре. Ботинки они забрали.

Он лёг и некоторое время лежал совершенно неподвижно. Пытаясь договориться со своей нервной системой.

Из динамиков придорожного кафе было слышно, как какой-то саксофонист безуспешно пытается выплатить какую-то часть нашего общего долга Джону Колтрейну.

Из радиоприемника припаркованного автомобиля доносилось пение Чета Бейкера в записи тех времен, когда он еще был похож на Дина Мартина — с зубами во рту и волосами на голове. Это был такой свинг, который, по представлениям Каспера, могли бы играть лишь для небесного воинства, окружающего престол Господень.

От небольшого открытого бассейна доносились детские голоса и смех, сплетавшиеся во фрагменты второго Бранденбургского концерта. Бах тоже был не чужд свингу.

Он прислушался к звукам за стеной. Звукам двух мужчин, которым еще не довелось вступить в глубокий контакт с женским, — это были два монаха.

Дверь открылась, в комнату вошла Синяя Дама, за ней — монахи. Она подняла руки, они обыскали ее, вышли и закрыли за собой дверь.

Она пододвинула стул к его кровати, он сел. Некоторое время они так и сидели. Вокруг них сгущалась тишина.

— Дети в безопасности, — сообщила она. — Стине в безопасности. Их допрашивали, это было не очень приятно, но теперь все позади. Теперь они могут отдохнуть.

Он кивнул.

— Цирк Бенневайс объявил программу на осень, ты включен в нее, уже напечатаны афиши, похоже, что у тебя появился добровольный импресарио — женщина, она заявила в телевизионном интервью, что получила от Министерства внутренних дел гарантии, что тебе вернут датское гражданство. Я связалась с патриархатом в Париже, они обратились к испанскому королю с просьбой о помиловании. Посмотрим, что получится.

Она встала.

— Мне надо выбраться отсюда, — сказал Каспер. — Мне нужно увидеть Стине и Клару-Марию.

— Тебя хотят заставить пройти всестороннее судебно-психиатрическое обследование. Разведывательный отдел полиции тоже еще не закончил работать с тобой. И отдел Н. Они говорят, что им надо еще три месяца. Ты выйдешь к августу.

Он вцепился в ее одежду. Она мягко высвободилась.

— В какой-то момент, — продолжала она, — чувства учителя и ученика достигают определенной глубины и становится ясно: в помощи и в понимании не может быть отказано. Но не следует никого баловать.

Злоба возникла мгновенно — словно чертик из коробочки.

— Я вправе ожидать от вас большего, — сказал он. — Посмотрите на меня. Мне надо знать, что происходит. Мне нужно утешение и благословение.

— Я могу подарить тебе автобусную карточку.

— Они забрали мои ботинки, — сказал он. — Это гораздо более действенно, чем кандалы и наручники. Без ботинок я не уйду дальше, чем до Нёрре Алле.

— Перед тем как войти сюда, — сказала она, — я зашла в туалет. Вот тут прямо в коридоре. В женский туалет. Там я случайно оставила ту обувь, в которой пришла. По какому-то божественному стечению обстоятельств это оказались кроссовки. Они мне велики. Сорок второй размер. В них я чувствовала себя, как будто на мне клоунские башмаки. К счастью, в кармане у меня нашлись вот эти тапочки.

Она вытянула ногу. На ней были белые гимнастические тапочки.

— И это не я тебе сообщила, что Стине и Клара-Мария находятся в Приюте. Но самое большее еще двадцать четыре часа.

Она исчезла.

Он открыл дверь.

— Мне надо в туалет, — заявил он.

Монахи повели его под руки по коридору.

— Может быть, один из вас будет так любезен и зайдет со мной, — предложил он, — последние дни изрядно потрепали мне нервы — не хочется сидеть на горшке в одиночестве.