Книга Абу Нувас - Бетси Шидфар

— Ты будешь сейчас говорить, что казна пуста, я знаю. Но я сказал, и не тебе оспаривать мои слова!

Хасан не раз совершал с Амином ночные прогулки по реке, но в этот раз все казалось ему каким-то необычным: особенно яркими были звезды на бархатно-черном небе, особенно мягкими — всплески длинных весел, одновременно входивших в спокойную речную воду.

Сегодня Амин праздновал спуск новых кораблей. Они носили имена «Лев» и «Орел». Их силуэты вырисовывались на темном небе сгустками еще большей темноты, только сверкала густая позолота резных деревянных изображений львиной головы и орла с распростертыми крыльями на носу кораблей. У бортов торчали сооружения, напоминающие наклоненные башенки — для метания греческого огня.

Глухо звучали голоса рабочих, толкавших корабли по бревнам, и вот наконец огромные суда с шумом разрезали волны; по воде разбежались дорожки отраженного красного света факелов.

И тотчас на реке подожгли наполненные нефтью чаши, установленные на круглых плотах, а на «Дельфине», любимом корабле халифа, где сейчас он находился вместе со своим поэтом и с придворными, загудели трубы и забили барабаны, раздались пронзительные трели пастушьей дудки, без которой Амин не признавал музыки.

Хасана не покидало странное чувство, будто все, что он видит сейчас, происходит во сне. Даже лицо Амина, на которое падал отраженный от воды свет, выглядело каким-то зеленоватым, будто неживым. Хасана вдруг пронизало предчувствие беды — все кругом слишком празднично, чтобы быть долговечным. Он с каким-то испугом смотрел на халифа и тихонько дотронулся до его рукава, чтобы убедиться в том, что видит его наяву. Но Амин, широко улыбаясь, повернулся к нему:

— Что, Абу Али, ты хочешь сказать нам еще стихи?

Чтобы избавиться от наваждения, Хасан сильно встряхнул головой:

— Да, повелитель правоверных, я хочу сказать тебе новые стихи:

Оседлал дельфина Амин — месяц, освещающий мрак,

Рассекая бурную пучину вод.

И Тигр озарился во всей его красе

И люди возликовали, освещенные его сиянием.

Стихотворение не было длинным — всего несколько бейтов. Когда Хасан закончил его, он увидел на глазах Амина слезы.

— Ты любишь меня, Абу Али? — тихо спросил он, сжав горячими пальцами руку Хасана.

— Да, сынок, — тихо ответил поэт, забыв о том, что перед ним взбалмошный и своевольный халиф — сейчас он видел только красивого белолицего юношу, нуждающегося в покровителе: таким мог быть и его сын. — Да, я люблю тебя, — повторил он. — Живи вечно, и пусть твои враги никогда не злорадствуют из-за твоих неудач!

Амин вздохнул:

— Аминь, пусть исполнятся твои слова, Абу Али! Не скажешь ли ты нам теперь стихи о наших новых кораблях?

Хасан устал, но, сделав усилие, чтобы собраться с мыслями, начал:

— Аллах послал аль-Амину верховых коней,

Каких не давал самому Сулейману.

И если караваны Сулеймана ходили по суше,

То аль-Амин плывет по морям, оседлав льва из зарослей.

Льва, распластавшего в быстром беге лапы весел,

С широкой пастью, оскалившего клыки огнеметов.

Как же велико было удивление людей,

когда они увидели Эмира вверху на орле.

С высокой грудью, острым клювом и широкими крыльями…

Закончив стихи обычным славословием Амину, Хасан замолчал. Чувство близости к собеседнику внезапно исчезло, и когда Хасан посмотрел на ставшее вдруг высокомерным лицо повелителя правоверных, он понял — тот не простит ему своей слабости и запомнит, что поэт назвал его «сынок».

— Мы благодарим тебя, Абу Али, за твои прекрасные стихи и просим завтра с утра сопровождать нас на прогулке в нашем загородном дворце для беседы и нашего увеселения, — довольно сухо сказал Амин и кивком головы отпустил своего поэта.

Поэт с трудом поднялся. От реки сейчас поднимался туман, стало сыро и разболелись колени. Он молча спустился по шаткой веревочной лестнице в лодку, и гребец опустил весла. Они скользили по воде, покрытой маслянистой пленкой нефти, вокруг лодки плавали хлопья сажи, обгоревшие куски дерева. Нефтяные чаши догорали, и небо затуманилось пеленой едкого дыма.

У Хасана было тяжело на сердце, не хотелось на следующий день снова встречаться с Амином, но дома тоже тоскливо после смерти сына. А у Марьям слишком много забот, и она иногда раздражает своей излишней самостоятельностью, насмешливостью и резкостью.

Хасан провел ночь неспокойно, ворочался, мучило сердцебиение. Хотелось спать, но сон не шел. Вспоминались все несправедливости, которые встретились в жизни. Некоторым Хасан отомстил, опозорил в стихах, другие обиды остались неотомщенными, их было слишком много. Вдруг в памяти всплыл один случай: несколько лет назад он с друзьями был в доме богатого перса из знатного рода Нейбахт, по имени Исмаил ибн Абу Сахль. Хасан слагал тогда стихи в его честь — он даже сейчас помнит их начало. Но почему-то тот принял стихи равнодушно, даже не угостил их как следует. Теперь-то Исмаил очень любезен с Хасаном, но старая обида не забылась, она вдруг приобрела новую остроту. Хасан понимал: виной этому усталость и бессонница, но ему требовалось дать выход своему раздражению.

В комнате горел светильник из зеленого стекла, света было мало. Хасан зажег от дрожащего огонька свечу и стал писать:

Хлеб Исмаила подобен вышитой одежде,

Если он порвется, его тот час же латают…

Сложив десяток бейтов на рифму «алиф», Хасан начал новые стихи, взяв другую рифму — «лам»:

Хлеб Исмаила под стражей его скупости,

Он не может найти ему достаточно надежного убежища

Ни в горах, ни на равнине.

Его хлеб похож на сказочную птицу,

Которую изображают на царских коврах.

Люди говорят об этой птице, никогда не видев ее,

А только воображая ее облик.

Эта рифма понравилась ему больше, и он с удовольствием дописал стихи, думая о том, что прикажет переписать их красивым почерком и отнести в дом Исмаила. Стихи, как всегда, успокоили его, и он уснул.

Хасан ожидал, что Амин будет держаться с ним настороженно и сухо, но сегодня халиф весел. Его любимец, евнух Каусар, предложил новое развлечение — бить рыбу острогой в нешироком канале, протекавшем в саду.

Хасан нашел Амина на берегу канала в нижней рубахе и белых шароварах, завернутых до колен. Амин ударял заостренной палкой по воде, вокруг летели брызги, но он никак не мог попасть. Возле Каусара уже лежали две крупные рыбины, и халиф то и дело с досадой поглядывал на них. Увидев Хасана, Амин крикнул:

— Идем, Абу Али! Бери палку и попробуй наколоть хоть одну рыбу. Ты увидишь как это трудно.

— У меня болят ноги, повелитель правоверных! — с улыбкой ответил Хасан, но взял палку и попытался ударить быстро проплывающую рыбу. Брызги попали ему на одежду, в лицо, он отшатнулся, закрыв глаза, а халиф засмеялся.