Книга Великий полдень - Сергей Морозов

Александр рассказывал кое что о том, как некоторые дети всячески подражают правилам, задаваемым в игре «Великий Полдень», пытаются перенести их в реальность. Среди них укоренилось мнение о разделении человеческого общества на высшую и низшую расы — на «патрициев» и «плебеев». Между дети собой вводили подразделение на особые внутренние касты — «воинов», «жрецов», «рабов» и т. д. — с многочисленными нюансами различий, — а также пытались соответственно регламентировать взаимоотношения. Я не придал этому большого значения. Не такая уж это и новость. К примеру, Косточка давно ввел в своей компании своеобразную иерархию, и мы, взрослые, не раз слышали о желании детей созидать собственную цивилизацию. Такие уж у детей игры. В этом еще не было нехорошего, а новогодний инцидент с уничтожением игрушек можно было считать лишь эпизодическим проявлением детского максимализма, не более. Что же касается «истории с генералиссимусом», то от проказливых малышей Гаррика и Славика этого вполне можно было ожидать. Еще и чего-нибудь похлеще. Игра тут ни причем. Такого рода детские игры, как известно, переходят из поколения в поколение. Нечто подобное было, конечно, и в нашем детстве.

Я не придавал этому большого значения. Даже видел в этом определенные положительные стороны. Например, мой Александр не столько пострадал в игре (я имею в виду инцидент с Братцем Кроликом), сколько укрепил характер и в результате, помирившись с Косточкой, упрочил среди сверстников свой авторитет. В школе он и подавно слыл за интеллектуала и аристократа, то есть, в соответствии с детской кастовой классификацией, мог считаться «жрецом». Не даром он был моим сыном. С младых ногтей усвоил многие полезные навыки и знания, — еще с той поры, когда играл возился с макетом Москвы. Старшие дети его ценили, а младшие уважали необыкновенно. Что же касается «плохих мальчиков», то они не только никак его не задевали, но, кажется, даже покровительствовали и держали под своей защитой.

Как то я поинтересовался у сына, участвуют ли в игре дети из Пансиона.

— Ну конечно, — ответил Александр. — Мы все живем в одном мире.

Этого и следовало ожидать, ведь «Великий Полдень» был игрой в компьютерной сети, то есть игра могла объединить неограниченное количество участников независимо от их местонахождения.

— И кто же у вас там всем распоряжается, кто командует? — спросил я. — Неужели опять Косточка?

— А кто же еще? — удивился сын и с явными любовью и уважением прибавил: — Конечно, он! Он лучше всех!

— Вот как… А мне казалось, что ты весьма преуспел в игре и тоже мог бы командовать.

— Нет, мы хотим, чтобы всем командовал он. Мне поручена другая сфера. Меня ведь в «Великом Полудне» называют как тебя — Архитектором.

— Да что ты? Вот это здорово!

Можно представить, какой бальзам пролился на мое отцовское сердце и как я обрадовался и возгордился, когда узнал, что приятели прозвали моего Александра «Архитектором»!

— Косточка главный, а я его левая рука. Второй заместитель и советник, — с гордостью сказал он.

— Ты левая… А кто же его правая рука? — машинально поинтересовался я. — Кто первый заместитель и советник?

— Вова, — ответил сын.

— Вова? — удивился я. — Какой такой Вова?

— Ну, — нетерпеливо дернул плечом Александр, — просто Вова и все… Наш главный Идеолог. Мы знаем его только по игре. Кажется, он живет где то за Городом. У него с Косточкой свои особые отношения. Напрямую он общается только с ним.

— Понятно, — кивнул я, хотя мало что понял.

Какой то еще Вова объявился у них. Главный Идеолог и патриций. Вроде верховного жреца, вторая персона после фараона. Впрочем, что тут удивительного: они во всем хотят походить на нас, на взрослых.

Я снова не удержался от вопроса:

— А какая такая у вас идеология, если не секрет? Что этот Вова пропагандирует?

— Почему — секрет? У нас вообще нет никаких секретов. Наоборот, у нас самое главное — правда. Это и есть наша идеология. Абсолютная правда. Мы никогда не врем друг другу. Поэтому то и называемся патрициями, понимаешь?

Я оценил его деликатную сдержанность. На это раз он не стал продолжать фразу, которая конечно должна была закончиться «а вы, взрослые, тем и отличаетесь, что все время врете, и, стало быть, вы — плебеи».

— Очень хорошо, — улыбнулся я.

— Что ты улыбаешься, папочка! — почти с обидой проговорил Александр. — Ты просто ничего не понимаешь. Ах, если бы ты только мог понять! Ты бы не был таким…

— Я не улыбаюсь, — поспешно сказал я. — То есть я улыбаюсь, но не так улыбаюсь. Я не насмехаюсь. Я просто радуюсь. И очень даже понимаю. Ваше стремление к правде очень похвально. Меня оно действительно радует. Когда я был маленьким, мы тоже играли во всякие такие игры. Правда и честность — великие вещи. Особенно в детстве, между друзьями… Если откровенно, — задумчиво продолжал я, — когда мы стали взрослыми, у нас это как то стерлось, позабылось. Видишь ли, Александр, когда человек взрослеет, у него появляются другие идеалы.

— Какие еще могут другие идеалы? — проворчал сын.

— Ну как же! А красота? А истина? А добро? А счастье? А вера?.. — выдохнул я. — А любовь, наконец! В результате, — улыбнулся я, — пожалуй, и не знаешь, к какому идеалу стремиться, а одновременно невозможно…

— Любовь!.. Правда главнее вашей любви, и вообще выше всего! — убежденно заявил Александр, и мне показалось, в его голосе послышались презрительные нотки.

— Ну не скажи, милый. Хотя… Может быть… — Я не стал спорить.

Прекрасный и наивный детский максимализм. Может быть, его то нам и не хватает. В конце концов, это чисто философский вопрос — что главное.

Я почувствовал себя ужасно растроганным. Мы немного помолчали, и я подумал, что скорее всего, все должно быть едино. Все идеалы, в том числе и эти самые правда с любовью, есть часть целого. К сожалению, я не мог объяснить этого Александру, даже если бы хотел. Поскольку, положа руку на сердце, сам ясно не понимал… По боку мысли! К черту их!.. Чувства важнее любых мыслей. Когда я смотрю на свою Москву, на Шатровый Дворец, у меня появляется такое ощущение, что передо мной воплощение и средоточие всех идей и идеалов. Тут вам и правда, и красота, и любовь, и вера… Но, к сожалению, этого я тоже не мог объяснить моему милому Александру.

— А как насчет России? — спросил я немного погодя. — Тот флаг, который я видел в игре над Шатровым Дворцом, это ведь флаг России. Следовательно, в игре появилась своя Россия, так?

— Почему — «своя»? — снова дернул плечом Александр. — Россия и есть Россия. Одна и та же.

— Ну да, конечно, — улыбнулся я. — Все должно по настоящему. И у вас тоже должна быть своя Россия…

В общем, и игра и все, что было с ней связано, представлялось мне довольно безобидным делом.

Однако очень скоро в нашем окружении стали происходить один за другим довольно неприятные инциденты.