Книга Тайная слава - Артур Мейчен

Глава II

Как ни странно, Мейрик так и не пришел выразить дяде благодарность за полученную в тот день порцию физического и душевного страдания. Даже уже став взрослым, он нередко просыпался в холодном поту, когда ему во сне являлся мистер Хорбери, и вновь засыпал с облегчением и радостью, понимая, что больше не находится во власти "ненавистной старой свиньи", этого "отвратительного, лицемерного и жестокого животного", как называл Мейрик учителя.

По мнению старых люптонианцев, двое никогда не смогут понять друг друга. У большинства мальчиков Высокий служитель слыл весьма популярным учителем. В свое время он был выдающимся атлетом и до конца своего пребывания в школе Оставался ярым энтузиастом футбола. Хорбери даже организовал в Люптоне множество игр, имевших огромный успех, пока директор не был вынужден запретить их: одни говорили — из-за того, что он любил при каждом удобном случае добавит!" ложку дегтя в бочку меда Хорбери; другие — с большей правдоподобностью — утверждали, что это произошло вследствие заключения школьного врача, в котором отмечалось, что все эти новые разновидности футбола вызывают у слабых игроков всевозможные виды сердечных заболеваний.

Однако, как бы то ни было, нет сомнений в значительной и глубоко укоренившейся привязанности Хорбери к школе. Его отец тоже был люптонианцем. Окончив школу, Хорбери уехал в университет, но по истечении года или двух после получения ученой степени вернулся в Люптон в качестве учителя. Многие считали, что Высокий служитель не меньше, а может быть даже и больше директора Чессона, влиял на значительный рост престижа и популярности школы; все были уверены, что когда Чесеон полу чит епископскую мантию, триумф Хорбери станет несомненным. К несчастью, все оказалось сложнее, и назначили совершенно постороннего человека, который ничего не знал о традициях Люптона и (по слухам) утверждал, что польза "этих атлетических занятий" слегка преувеличена. Друзья мистера Хорбери были в бешенстве, да и сам Хорбери, говорили, очень расстроился. Он удалился в один из тех скромных приходов, что пережили волну аграрной депрессии; но хорошо знавшие Хорбери люди, сомневались, что духовные обязанности могли стать для него достаточным утешением после потери желанного директорства в Люптоне.

Сошлемся на статью, появившуюся в "Гардиан" вскоре после его смерти, под которой стояли хорошо известные инициалы:

Друзья были потрясены, когда увидели его в Резиденции. Он казался тем же, но за шесть месяцев, как отмечали некоторые из них, постарел больше, чем за дюжину лет. Старый счастливый Хорбери, полный радости, прекрасный мастер игры слов и логических поединков, стал каким-то "унылым", по удачному выражению бывшего коллеги, декана Дочестера. Выпускники, помнившие его блестящее остроумие и пикантность, которые он привносил в обычную работу в классе, делая ее интереснее, чем в других школах игры, потеряли, по замечанию одного из них, что-то неопределимое от того человека, которого они так долго и сильно любили. Другой коллега Хорбери, удивленный, как и все попавшие в аркан его дружбы (когда-нибудь они еще назовет эту привилегию величайшим благодеянием в своей жизни), попытался вызвать в старом учителе возмущение с помощью экстравагантного юмора, который потом разошелся по всей публичной прессе в виде рассказа о последствиях существенных изменении, введенных в принудительную систему игр в "X", одну из величайших в нашей великой школе. Хорбери воодушевился; прежний свет озарил его глаза; он напоминал своим друзьям старого боевого коня, вновь услышавшего вдохновляющий зов трубы. "Я не мог в это поверить, — говорил он, и в его голосе звучало потрясение. — Они бы не отважились. Даже У. (директор "X") не совершил бы такую подлость, как эта. Я не поверил". По воодушевление быстро спало, и вернулась апатия. "Теперь, — говорил он, — я бы не удивился, если бы все было именно так. Маши дни проходят, и, похоже, через несколько лет их можно будет вместить в краткий конспект, а любимой игрой в "X" станет домино".

Боюсь, те последние годы в Уорхэме не были счастливыми. Думаю, Хорбери ощущал себя вне общей настроенности его окружения, и, с позволения читателей "Гардиан", я усомнюсь, что ему вообще было комфортно на своем месте. Как-то Хорбери признался одному из старых товарищей, что сомневается в мудрости всей кафедральной системы. "Чтобы сказал святой Петр, — говорил он в своей характерной манере, — если бы мог войти сюда и увидеть это вычурное окно, на котором он изображен в митре, одеянии священника и с ключами?" Не думаю, что он когда-либо смиренно принимал ежедневные чтения литургии, сопровождаемые, как и во всех подобных заведениях, тщательно недобранной музыкой и помпезностью одеяний хора. Слышали, как он на одном дыхании бормотал "Рим и вода, Рим и вода", когда литания подходила к середине, и, полагаю, перед тем, как умереть, ом почувствовал удовлетворение оттого, что многие сильные мира сего соглашались с его взглядами.

По до самого конца жизни Хорбери не забывал Люптон. За год или два до смерти он написал главную Песню Школы "Вперед, вперед, вперед!". Я знаю, что он был польщен ее появлением в "Люптонианце", и известный выпускник сообщил мне, что никогда не забудет радость Хорбери, когда ему сказали, что песня уже стала самой любимой в "Часовне". Многим читателям знакомы ее слова, но я не могу отказать себе в удовольствии процитировать первый куплет:

Я стар и сед, холмы вдали сокрыты.

Не слышен горн мне — провозвестник утра;

В охоте общей все мы были слиты.

Транжиря дни, но следу мчались сворой,

И ясным день был, и охота — спорой.

Щелчки охотничьих хлыстов! — И словно

Сигнал нам дан. Казалось, звуки плыли

В тиши безмолвной, и уже не здесь я,

А где-то далеко, не в этом мире.

По звуки разливались и рвались Как нар с низины, поднимаясь ввысь.

И эхом в голове моей неслись:

"О. Люптон, Люптон, лишь вперед стремись!"

Припев:

Люптон, поспеши вперед!

Тьма осталась позади, впереди — день новый ждет.

Вслед за солнцем поспеши,

Завоюй весь мир души

И на новый оборот, Люптон, — лишь вперед, вперед!

Вышине ученики пели ему этот куплет на его смертном одре, и думаю, что по меньшей мере некоторые из читателей "Гардиан" признают, что Джордж Хорбери умер "укрепленным", и здравом уме, приник "обряды Церкви" — Церкви Высшего Стремления.

Такое впечатление произвел мистер Хорбери на своего старого друга, но Мейрик отличался непримиримым скептицизмом. Он прочитал эти строки в "Гардиан" (ибо никогда не выписывал "Люптонианца") и беспощадно высмеял сентиментальность статьи, как, впрочем, и стихи.

"Не правда ли это невероятно? — рассуждал Мейрик. — Допустим, что главная цель великой Системы частных закрытых школ — подготовка отменных среднестатистических болванов посредством спорта, упорства, лицемерия и прочего. Кроме того, бытует мнение, что подобные школы способствуют высокому развитию — посредством преподавания двух великих литератур, литератур, которые формировали всю западную мысль более двух тысяч лет. И животным вроде Хорбери платят, чтобы они преподавали эти литературы, — доверяют неокрепшие души свинье, которая Не достаточно образована даже для спасения души от вшей!