Книга Будни рэкетиров - Ярослав Зуев

– Слушаю, – сказал Боник. А что было еще говорить?

– Сучары! Шкуры! – Витряков сорвался на крик. – Из автоматов посекли. Помидора замочили. Кашкету граблю зацепило. Мы с Филей в норме, а всех твоих эСБэУшников к драной бабке, в капусту! Ты слушаешь, Боник?

– Да, – кивнул Бонифацкий, и одернул Юлькину руку, устроившуюся было на пенисе. – Не сейчас!

– Фи! Противный.

– Умолкни!

– Чего ты там говоришь? Не понял?!

– Это телевизор. Возвращайтесь в Ялту, Леня.

– Я этого, б-дь, Поришайлу, в очко трахну… Это, б-дь на х… война.

– Да, – кивнул Боник. Это война. Но танцевать мы будем отсюда. Мы их в Пионерске припрем. Кто у тебя остался?

– Филя, Кашкет и Кинг-Конг.

– Слушай, Леня. Надо бы, чтобы Павел Иванович по своим каналам прояснил, на какие силовые структуры опирается этот Поришайло.

– А? Не понял? О чем ты говоришь?

– Я говорю, что бы Павел Иванович…

– Слушай, Вацик. У меня с утра в балде звенит! Не слышу, б-дь на х… ни хрена. Сам ему позвони.

– Хорошо. Тогда возвращайтесь.

– Слышишь, Вацик! И еще скажи своему Павлу, как будешь базарить, чтобы на нас его эСБэУшников не повесили. Мы их и пальцем не трогали.

– Я позвоню. Не повесят. Сегодня же выезжайте.

– Хорошо.

– Сегодня в «Боцмане» зажигают, – сказала Юля, когда Боник нажал отбой. – Поехали, папочка. Оторвемся. А потом трахнемся.

– Не называй меня папочкой! – рявкнул Боник, и вышел, грохнув дверью.

* * *

суббота, после обеда

Из лесу приятели вернулись к Атасову. Андрей сразу засел за телефон. Дома раз за разом срабатывал автоответчик.

– Да что она, звук выключила, что ли?

– Что-то не так, Андрюша? – Армеец устроился на краешке тумбочки.

– Кристина куда-то запропастилась…

Он рассказал Эдику все как есть, чувствуя облегчение от того, что часть тревоги передалась приятелю. Хоть она никогда не делится поровну. Но, Армеец хотя бы умел слушать.

– В-вчера не встретил? – переспросил Эдик. – Так, может, она еще в больнице?

– Я там был вчера. – Пустая палата Кристины до сих пор стояла перед глазами.

К ним подошел Атасов:

– Ты, Бандура, наговорился? Освободи линию! Позвонить надо.

– Мне надо съездить домой, – Андрей накинул куртку. – Может, телефон не работает?

– Ты сообщение о-оставил?

– А как же. Четыре раза подряд. Мол, где я и что. Перезвони.

– Давай вместе прокатимся, – неожиданно предложил Армеец. – Вдвоем веселее. Если ты не п-против.

Андрей был «за». На душе лежал камень, который вдвоем нести легче. Так ему, по крайней мере, казалось.

– Спасибо, дружище.

Предупредив Атасова, они вышли на улицу и уселись в машину Эдика.

* * *

Квартира на бульваре Ивана Лепсе хранила тысячу ее следов. Пол был чисто подметен, посуда вымыта и расставлена по полкам. На двери холодильника Андрей обнаружил записку, сделанную Кристиной на оторванном уголке «Экспресс-объявы», и прикрепленную при помощи миниатюрного магнита:

Андрюшенька, зайчик. Суп с фрикадельками в кастрюльке, тушеное мясо и гарнир – в гусятнице. Кисель я перелила в банку. Приедешь раньше меня, разогревай и кушай. Я скоро буду.

Твоя Кристина.

Андрей распахнул дверцу. В полном соответствии записке кастрюля, казанок и кисель в банке стояли, как «Богатыри» с картины Васнецова.[117]Сердце Андрея сжалось. От любви, от нежности и благодарности. И от очень нехорошего предчувствия…

Проскользнула нелепая мысль, что Кристину он больше не увидит.

«Ты когда в больнице-то был?»

«Ну, пару дней назад…»

«Вот, значит, и попрощался. И записка – это последнее „Прости“, имей в виду».

«Ой, непохоже», – попытался улыбнуться Андрей.

«А похожие только в сериалах пишут».

– Ерунда! – сказал Бандура, и замотал головой как конь, которого замучила мошкара.

– Ты о чем? – удивился Армеец. – Что не так? Еды полно. На роту, а то и батальон наготовлено. Ч-чего, спрашивается, нос вешать?

«Все, все не так!», – захотелось крикнуть Андрею, но он сдержался, не крикнул.

– В-вышла куда-то, – предположил Эдик. – В магазин, например.

На ум Андрею незвано пришли слова, посвященные Лозой Высоцкому:

Наливай еще по одному,

Ведь он не вышел, он совсем ушел.

Выпьем, чтобы там ему

Было хорошо.

– Да что с-стряслось? – недоумевал Эдик.

Андрей снова открыл холодильник, потрогал ладонями никелированную гладь кастрюли и шершавый чугун казанка. Обе емкости давно остыли. Тепло газовой конфорки растаяло, как и тепло женских рук. Андреем все сильнее овладевало предчувствие надвигающейся (дай Бог, чтобы не свершившейся) беды. Бандура не мог судить, откуда пришло это чувство. Из сердца, или какого-то темного этажа подсознания, где сигнальные лампы зажигаются не по приказу разума. Предчувствие было могущественно, и не утруждало себя доказательствами. Андрей откуда-то знал, вот и все. Шестому чувству чужда логика. Как и ужасу, выгоняющему солдата из окопа задолго до того, как душераздирающий вой шального снаряда разорвет безмятежную тишину. Возможно, ответ известен волкам, чующим приближение «стрекоз», взлетающих, по словам поэта, «…с протухшей реки».[118]Но волки не умеют говорить.

Андрей заглянул в комнату. Кровать была аккуратно застелена, хотя это ни о чем не говорило. Кристина, позволявшая себе чисто королевскую безалаберность дома на Оболони, где за ней в качестве говорящего пылесоса прибирал Вась-Вась, в квартире Андрея превратилась в по-немецки педантичную аккуратистку. Исправно махала веником, мыла, стирала и гладила. А кровать застилала так, что самый вредный армейский сержант пяти копеек бы не вставил.

– Не ночевала она тут, – упавшим голосом сообщил Андрей, трогая пушистый плед ладонями.