Книга Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

Когда ценились боевые кони и соборы, они были тем, что было полезно, а знания о них были полезными знаниями и востребованными денежными предложениями. В 1200 г. н.э. знание о том, как разводить крупных дестриеров, куршевелей и ронси, способных нести на себе полностью вооруженного рыцаря, было полезным и потому ценилось на рынке лошадей, где были люди. В 1300 г. каменотес, умеющий вырезать горгулий, обладал полезными, а значит, прибыльными знаниями, которые он продавал за деньги, о чем у нас есть подробные записи. В 1400 г. "полезным" местом была церковь, в которой хранилась часть истинного креста или которая находилась у могилы святого Томаса Бекета, и люди навязчиво стремились туда за свой счет, "the holy blisful martir for to seke, / That hem hath holpen whan that they were seeke". Когда в 1520-х годах вечное спасение стало высоко цениться, люди покупали его, боролись за него и поносили тех, кто имел альтернативные теории на этот счет.

В XVIII веке англичане продолжали ценить вечное спасение. Изменилось лишь то, что такие проповедники, как американец Уильям Бентли, а затем англичанин (а потом и американец) Джозеф Пристли, стали говорить им с кафедры, что Бог предназначил нам также процветать на земле, наслаждаться ее плодами, искать счастья. Аскетическая окраска Il Penseroso, если она вообще имела значение для экономики, была выбелена хлоркой.

Возвышающимся классом в Англии XVI-XVII веков была не только (городская) буржуазия, но и джентри, рассматриваемое как один из двух классов богатых землей "джентльменов" - главных героев романов Филдингов и Остен, которые сами стояли чуть ниже мелкой аристократии Англии. Однако уже через сто лет после Шекспира, как я уже говорил, англичане, как ни странно, превратились из поклонников дворянства и аристократии в поклонников буржуазии. В 1690-х годах, имея голландского короля, английского Вильгельма из рода Вильгельма и Марии, переведенного из Виллема ван Оранье, англичане поспешили перенять голландские институты, такие как акцизы, центральный банк, государственный долг, агрессивно антифранцузская внешняя политика, фондовый рынок и свободная пресса. Удивительно, что они не переняли голландский язык. То, чем они восхищались и к чему стремились, быстро изменилось. Они обязались перестать быть непостоянными, необдуманными, тщеславными, легкими и обманчивыми. Само слово "деловой", всегда употреблявшееся в качестве похвалы, относится к 1771 году и роману Генри Маккензи "Человек чувства": В романе мисс Аткинс хозяйка дома знакомит ее с "серьезным деловым человеком", хотя, по иронии судьбы, он оказывается джоном, а хозяйка - сводницей.⁶

В течение десятилетий до 1700 г. эффективные правители Британии теоретически и практически становились все более меркантилистскими, отходя от гораздо более раннего фискализма, при котором король заботился только о собственных доходах, главным образом от своих владений или от тех традиционных поборов, которые ему удавалось возродить. А затем, к концу XVIII века, правители стали даже немного свободнее в торговле. В любом случае после XVI - начала XVII века они стали все больше и больше заботиться о национальных прибылях и убытках, вместо того чтобы обеспечивать монопольную прибыль этого человека, посещение церкви этой женщиной и всегдашнюю славу монарха за счет доходов от войны. В 1672 г. Темпл отмечал, что во время и до Тридцатилетней войны "их ремеслом была война". Но "после Мюнстерского мира, восстановившего спокойствие христианства в 1648 г., не только Швеция и Дания, но и Франция и Англия более чем когда-либо прежде заняли мысли и советы своих правительств ... вопросами торговли"⁷ Англичане были первыми в очереди, кто перенял это голландское подчинение политики торговле. Как выразился Монтескье в 1748 г., "другие народы заставляли интересы торговли уступать интересам политики; англичане же, напротив, всегда заставляли свои политические интересы уступать интересам торговли"⁸ Правда, не "всегда", а к 1748 г. - часто.

Сегодня китайцы говорят, что до 1978 г. коммунистические кадры говорили только о классовой войне, а после 1978 г. - только об экономических успехах. "Искать истину в фактах" стало новой установкой партии", - отмечают Рональд Коуз и Нин Ванг. "Девизы китайской компартии после 1978 г. в диссонирующем ключе перекликаются с эмпиризмом, свободой и достоинством, которые были популярны в северо-западной Европе после 1700 г. Европа перешла от разговоров только о Боге и иерархии к разговорам только об экономике и национальной силе. В обоих случаях изменения стали возможны благодаря политической конкуренции. Сегодня китайские города конкурируют между собой за новейшую компьютерную фабрику. В эпоху раннего модерна города Голландии или Англии конкурировали за новейшую текстильную фабрику. Коуз и Ванг утверждают, что китайские реформы шли снизу вверх, были лишь разрешены Пекином, а не разработаны. Так было и в Европе, особенно в XIX веке. В медицине 1830-х годов чистки, кровопускания и мифы о телесных гуморах уступили место более осторожному "терапевтическому нигилизму", подготовившему новую науку, развивавшуюся по Галену. Точно так же в политике 1850-х годов старый меркантилизм уступил место более благоразумному laissez faire. И то, и другое оправдывалось тем, что мы слишком мало знаем, чтобы вмешиваться бездумно. Лучше осторожно экспериментировать, допуская различные варианты развития и оценивая результаты. "Когда 32 провинции Китая, 282 муниципалитета, 2 862 уезда, 19 522 города и 14 677 деревень, - пишут Коуз и Ванг, - включились в открытую конкуренцию за инвестиции и хорошие идеи по развитию местной экономики, Китай превратился в гигантскую лабораторию, в которой одновременно опробовалось множество различных экономических экспериментов".¹⁰

То, что говорилось в защиту национальной экономической мощи, зачастую было неверным и содержало пережитки прежней, меркантилистской риторики. Как и европейцы раннего и позднего периода, китайские теоретики "социалистической рыночной экономики" были иррационально зациклены на экспорте. Как и европейцы раннего и позднего времени, китайцы часто поддавались искушению защитить государственные предприятия законодательно. В качестве примера можно привести местное законодательство, принятое недавно в одном из китайских городов, известном производством дистиллированного спирта, согласно которому горожане сами должны были потреблять большое количество этого продукта. Это была теория производственного меркантилизма всех времен, которую левые в США, как я уже отмечал, слышали, когда говорили о том, что Генри Форд платил высокую зарплату, "чтобы его рабочие могли покупать автомобили". И все же ЦК китайской компартии разрешил то, что Коуз и Ванг называют "революцией с периферии". Главной темой, как когда-то в Европе, так и недавно в Китае, стал национальный доход, а не божественная, аристократическая или революционная слава.

К 1600 г. такое упорядочивание идей стало для голландцев второй натурой. В последующее столетие англичанам пришлось учиться этому медленно. Уже в 1694 г. Роберт виконт Моулсворт сетовал: "Неужели мы навсегда сохраним тот дурной