Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

правда, товарищ прапорщик. Он первый раз утоп, его откачали. Он на другой день опять утоп. Его опять откачали… Через неделю он снова утоп, и уже бесследно. В тот день «бормотуху» в магазин завезли. От нее никто не всплывает.

— Шутник вы, Асирьян, — вздохнул Ерофеенко.

— Нет, правда… А у того сапожника еще любимая песенка была. Он ее жене пел… Коль не купишь «бормотухи», я уйду к другой старухе…

— За завтраком вы со мной пойдете, — сказал Ерофеенко. — Это точно.

Асирьян улыбнулся. Ему, разумеется, не хотелось тащить на себе термос с кашей. Но, увы, приказы не обсуждают.

Позиция, которую занимала рота, находилась на значительном удалении от дороги, куда подходили полковые кухни. Кормить же солдат горячей пищей, по крайней мере, два раза в сутки при таких морозах нужно было обязательно.

Каждый взвод выделял по два человека. И они, став на лыжи, под командой Ерофеенко уходили к пищеблоку.

Конечно, Ерофеенко мог вместо себя направить кого-нибудь из сержантов, но прапорщик по старой солдатской привычке не очень доверял поварам. Считал необходимым лично проследить, чтобы норма, положенная роте, была выдана сполна.

3

— Ваш полк я по-прежнему буду держать в резерве, — сказал генерал, повернувшись спиной к карте. Генерал был молодой. Служба давалась ему легко. Это было заметно сразу.

«Он в сорок лет стал командовать дивизией, — подумал Матвеев. — Да и полком командовал всего три года. За три года не прирастешь душой к солдату. А гарнизон не станет родным домом».

— Я люблю иметь надежный резерв, — продолжал генерал, строго глядя в глаза Матвееву. От генерала пахло каким-то тонким одеколоном. Запах этот раздражал Матвеева, который предпочитал всем одеколонам «тройной», да и тем пользовался лишь после бритья.

— Ваш полк надежный? — В голосе генерала был вопрос.

— Безусловно, товарищ генерал, — уверенно ответил Матвеев и почувствовал легкое головокружение. Скорее всего от жары. Машины штаба дивизии стояли на площади перед сельской школой. Но сам генерал занял домик, на котором Матвеев, поднимаясь по ступенькам, прочитал вывеску: «Районное отделение Союзохоты».

— Это хорошо, что безусловно, — заметил генерал. — Потому что условия могут возникнуть самые неожиданные.

— Я понимаю вас.

Генерал прошел к маленькому столу, похожему на школьную парту, где ничего, кроме телефона, не стояло. Сел на край стола. Спросил:

— Полковник Матвеев, вам не тяжело переносить полевые условия?

«Трудный человек, — подумал Матвеев. — Все-таки людская молва не всегда обманчива. Как только слух о назначении дошел до дивизии, уже все знали — умный, грамотный, но подозрительный и жестокий».

— Нет, не тяжело. Я привык.

— Хорошая привычка.

— С военных лет. Я ведь воевал, товарищ генерал.

— Я знакомился с вашим личным делом, — кивнул генерал. И тут же добавил: — Быстро летит время. Стареют ветераны…

Матвеев хотел сказать, что стареют не только ветераны, но и те, кто не успел попасть на войну. Но в глазах генерала было столько тяжести и власти, что Матвеев счел за лучшее промолчать.

— Вы холосты? — спросил генерал.

— Разведенный.

— Это плохо. Это очень плохо. Все-таки семья, она греет. Создает уют, что, в конце концов, продлевает жизнь и здоровье.

— Со мной вместе живут моя мать и дочь.

— Я слышал, она очень красивая.

— Мне трудно судить.

— Это верно. — Генерал встал со стола. — О себе и своих близких судить непросто.

Он подошел к Матвееву, протянул ему руку:

— Ладно, полковник, выполняйте задание. Берегите людей и себя. Признаться честно, я никогда не любил зимние учения…

В детстве зимы не было. Нет, она обозначена была на календаре. И существовала где-то там, далеко, со снегами и морозами. А у них, как и весною, как и осенью, нудно и непрерывно лил дождь, вымывая комки из желтой глины.

Он, Петя Матвеев, несколько раз терял галоши, которые были чуть великоваты и прилипали к глине, словно это был клей. Приходилось возвращаться след в след, но тогда промокали ботинки. И наваливалась простуда… Мать давала ему аспирин, аспирин вызывал пот — лежать на подушке под теплым ватным одеялом было тяжело и противно. И сны снились тяжелые и противные. Какой-то темный длинный туннель с ярким, но не солнечным светом в конце. Пробуждение начиналось со слабости, с нежелания шевельнуть рукой или ногой. Мать приносила горячее молоко в большой чашке с синими цветами. Однако в молоке плавало масло. И пить его можно было, только закрыв глаза и задержав дыхание. Отец шутил подбадривая:

— Терпи, казак, атаманом будешь!

А за окнами по-прежнему лил дождь. И горы стояли хмурые, черные. Даже не верилось, что там знакома каждая тропка, каждый обрыв…

Полковник Матвеев вышел из дома, спустился с крыльца. Сощурился от яркого солнечного света, блестящего на снегу, точно на экране. Возле школы по-прежнему стояли машины штаба, где-то за ними его «газик». Над избами тянулись вверх дымки. В сарае справа за кривым забором, утонувшим в снегу, как в болоте, отчаянно кудахтала курица.

— Петро!

Из-за дома вышел Игорь, с ним суховатый полковник с не по-зимнему загоревшим лицом и еще мужчина, штатский, в дубленке, обвешанный фотокамерами.

Братья расцеловались. Игорь представил:

— Мои коллеги по журналу. Полковник Кутузов Василий Дмитриевич, заведующий отделом. И фотокорреспондент Крякин Валентин Георгиевич.

— Можно просто Валентин, — сказал Крякин, пожимая руку Матвееву.

— Хорошо быть молодым, — улыбнулся Матвеев. — Правда, Валентин?

— Правда, Петр Петрович.

— Ну что, товарищи журналисты, — сказал Матвеев, разводя руками, — милости прошу в гости. Машина со мной. Полк пока находится в резерве. Места красивые. Подледную рыбалочку для вас организовать можно. Банька финская настоящая в лесничестве есть.

— Рыбалка и банька — это хорошо, — поморщился в улыбке Кутузов и потер перчаткой о перчатку.

Крякин мрачно вздохнул. Сказал с тоской в голосе:

— Мне в резерв нельзя. Мне на главное направление нужно, чтобы были танки, вертолеты. Стрельба и взрывы… Я к вам попозже приеду.

Матвеев ответил:

— Попозже, Валентин, мы и сами можем оказаться на главном направлении.

4

Тепло осязаемо и густо шло от сушильного колпака. Жанне стало казаться, что у нее расплавится голова.

Зеркало, которое висело на противоположной стене салона, отражало ее всю, прикрытую белой простыней до самых коленей. Но колени, полные и круглые, были открыты. И ноги были обуты в сапожки, привезенные отцом из туристской поездки по Скандинавии.

Мастер в белом халате, коренастый и лысенький, но очень знаменитый в Каретном, накручивая на бигуди волосы другой клиентки, изредка поглядывал на Жанну. И тогда ей хотелось натянуть простыню пониже, однако, увы, простыня была короткая.

Жанна заболела. Считается, что врачи не могут болеть. Но Жанна заболела самым честным образом. Термометр показал температуру 38°, и Жанне выписали больничный лист, поставив