Книга Три позы Казановы - Юрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Защиту Меделянского Эмма построил на двух китах. Во-первых, он напомнил, что его клиент – обладатель золотого диплома «Верный друг Америки». Чуткий к симпатиям Большого Заокеанского Брата, брюссельский суд принял это во внимание. Во-вторых, сославшись на авторитет Пушкина, Морекопов утверждал: русские писатели вообще ленивы и не любопытны, а его подзащитный даже на этом малокультурном фоне – чудовищно дремуч. Он не только не читал «Затерянный мир», но даже никогда не слышал о сэре Артуре Конан Дойле.
Такое объяснение вполне устроило судей, по секрету считавших Россию снежными джунглями, заселёнными дикарями в шубах, – и угроза длительного тюремного заключения отпала. Теперь оставалось свести к минимуму штраф. Опытный Эмма придумал гениальный ход – объявил Гелия выдающимся диссидентом, сподвижником Сахарова, а его книжку про Змеюрика – едкой сатирой на советскую Империю Зла с её агрессивным военно-промышленным комплексом. Летающие ящеры – это просто саркастическая аллегория, намекающая на межконтинентальные ракеты «Сатана». В качестве последнего довода Морекопов хотел представить высокому суду внутренний отзыв военной цензуры, которая, как помнит читатель, сомневалась в целесообразности публикации повести.
Полковник, заведовавший спецархивом, смекнув что к чему, запросил за документик огромную сумму. Кроме того, немалых расходов требовала вялотекущая, но дорогостоящая тяжба с Арендерук и наследниками Шерстюка. А тут ещё отставленная юридическая жена Дора затребовала свою долю в бизнесе и открыла третий судебный фронт, угрожая предать широкой гласности зверства спецотдела фирмы «Змеюрик лимитед», выбивавшего долги из честных предпринимателей. Да и первая зуболечебная супруга не унималась. Заручившись поддержкой влиятельной феминистской организации «Гендер и тендер», она потребовала денежной компенсации за то, что во время создания плодоносного Змеюрика подвергалась нещадной сексуальной эксплуатации со стороны мужа. Это был уже четвёртый фронт…
Недавно зайдя в Верховный суд по делам литературного фонда, я встретил там Гелия Захаровича. Он сильно сдал и похудел. Молодая жена ушла от него к одному из адвокатов. «Ну как там ваш Змеюрик?» – спросил я. В ответ Меделянский махнул рукой и заплакал, некрасиво морща старое лицо.
Премордиальная сага
…Итак, вообразите: начало двадцатых годов, только что закончилась кровавая Гражданская война. Юная красавица Юдифь, единственная дочь киевского ювелира Соломона Гольдмана служит в местной ЧК, куда её по-родственному устроил кузен Кознер. Работа рутинная: реквизировать буржуев, расстреливать заложников – профессоров, попов, монархистов, контриков, ловить и перевоспитывать бандитов. Ах, как она была хороша, эта Юдифь! Весь карающий орган революции, несмотря на страшную занятость, был влюблён в ослепительную девушку: и латыш Арвид Пельше, и венгр Атилла Спелеш, и китаец Чжау Вей, и чех Ярослав Мосичка… Трудно было, взглянув на неё, не загореться желанием: юная чекистка поражала воображение той особенной строгой и призывной левантийской красотой, которая не однажды, опьяняя жестоких венценосных гоев, спасала народ Израиля от гибели, позора или разорения. Кстати, родители назвали дочь в честь благочестивой вдовы Юдифи, которая после ночи любви отсекла голову вавилонскому сатрапу Олоферну и спасла свой народ от поругания. Ах, как она была хороша, Юдифь Гольдман!
Впрочем, её можно увидеть на фотографиях того времени – рядом с Горьким, Станиславским, Луначарским… В середине 1920-х она служила в Наркомпросе в особом подотделе, где занимались переводом русской орфографии с кириллицы на латиницу. Но потом Сталин из-за пустяка снял Луначарского с должности. Нарком в ожидании своей жены, актрисы Розенель, опаздывавшей после спектакля на вокзал, задержал всего-то на час поезд Ленинград – Москва. После отставки Луначарского подотдел разогнали, а Юдифь вычистили.
Но я забежал далеко вперёд. Вернёмся же в подвалы ЧК. Однажды к Юдифи попало дело поручика Фёдора Алферьева – в прошлом активного члена киевской молодёжной монархической организации «Двуглавый орёл». Такой, понимаете, черносотенный комсомол. По происхождению Фёдор был из Рюриковичей, но знатный род, подкошенный опричниной, ослаб, обеднел, опростился, и его отец, как и папаша Ленина, служил инспектором народных училищ. Фёдор окончил Первую киевскую гимназию, поступил в университет, но избежал революционной заразы, так как с детства испытывал здоровую неприязнь к инородцам, особенно к евреям. В то время когда его сверстники нагло бушевали на сходках и строили баррикады, Фёдор мирно пел в церковном хоре, носил хоругви и берёг истинную веру.
В четырнадцатом он прямо со студенческой скамьи, как и все «орлята», ушёл на германскую войну, участвовал в Брусиловском прорыве, контуженный, попал в плен, бежал, подался к Корнилову, снова был ранен и тайно вернулся домой только в 1920-м. Фёдор хотел взять припрятанные семейные драгоценности, добраться до Питера и через Ладогу уйти в Финляндию, а оттуда, конечно, в Париж. Однако по доносу гимназического приятеля, увидевшего его на базаре, поручик был арестован и доставлен в ЧК как черносотенец. Почему-то все уверены, будто черносотенцы – это гнусные животные, которые ходили в поддёвках и смазных сапогах, рыгая во все стороны луком и водкой. Напрасно. К вашему сведению, среди черносотенцев были такие выдающиеся люди, как доктор Боткин, химик Менделеев, художник Васнецов, поэт Кузмин… Какие из них погромщики? Кого они громили?! Как говорил наш Сен-Жон Перс, «если знание вызывает печаль, то невежество – смех!»
А поручик Алферьев был к тому же красавцем: густые золотистые волосы, голубые глаза, кавалергардская стать. Говорил он на трёх живых и двух мёртвых языках, пел приятным баритоном романсы и арии, а кроме того, прекрасно разбирался в поэзии, знал наизусть всего Гумилёва, да и сам сочинял изрядно. Вся Добровольческая армия повторяла его эпиграмму, размноженную ОСВАГом:
И вот представьте себе, красавец Рюрикович, подгоняемый штыком интернационалиста Чжау Вея, входит в сырой мрачный подвал, где стены залиты кровью мучеников новой русской смуты. Юдифь, одетая, конечно, в кожанку, сидит за столом и, брызгая чернилами, строчит смертный приговор члену ЦК партии правых эсеров Зайцману, который увлекался юными актёрками и часто в прежние годы заглядывал в ювелирный магазин «Гольдман и сыновья», имея скидку как постоянный клиент.
Уловив движение в дверях, суровая следовательница оторвалась от бумаг и встретилась глазами с вошедшим. Что тут сказать! Таких глаз, отчаянно-голубых, как васильки Шагала, она ещё в жизни не встречала. Юдифь почувствовала странный озноб, пробежавший по всему телу, и приняла его поначалу за приступ классовой ненависти. А белокурый черносотенец, наслушавшийся в камере леденящих рассказов о жестокой чекистке, с удивлением обнаружил перед собой хрупкую пышноволосую жидовочку с огромными чёрно-лиловыми глазами. Таких бархатно-печальных глаз ему ещё видеть не доводилось. Фёдор усмехнулся и, к изумлению суровой дознавательницы, продекламировал своего любимого Николая Гумилёва, ещё в ту пору не расстрелянного по делу Таганцева:
