Книга Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

Родители Анимы им сразу и согласие дали, даже калым не запросили, лишь бы дочку замуж выдать. Яль-Мамыш хоть и не лучший жених, но и такой сгодится, когда других сколь не жди, все одно не дождешься.

Ладно, свадьбу сыграли, Анима в дом к Яль-Мамышу перешла, зажили потихонечку-полегонечку, как семейным людям жить положено. Анима хоть и хроменькая, да по дому на удивление хорошо управляется, всю работу ведет, от других не отстает. Смотрит на нее Яль-Мамыш, нарадоваться не может: и сам сыт, одежда справно подшита, скотина накормлена, и старые родители обихожены, за столом рядом с ними сидят, улыбаются.

Только одно плохо, что детей в доме нет. Уже и год, и два прожили, а не дает Аллах ребеночка, никак Анима не зачнет, не родит. А однажды ночью проснулся Яль-Мамыш, глядь, а жены нет рядом. Думал, к скотине пошла, на двор выглянул, покликал жену – не отвечает. Забрался он обратно в постель, решил дождаться, поглядеть, что дальше будет. Слышит вдруг, что соседские собаки, которые каждую ночь брешут от темна до темна, смолкли, а потом и вовсе выть начали, словно медведь где рядом бродит. «Чего бы это такое значило? – думает он. – Неужто зверь лесной в деревню пожаловал?» Через какой-то срок дверь заскрипела и Анима входит. Показалось Яль-Мамышу или нет, но духом лесным по избе повеяло. Сам он лежит в постели, не шелохнется, понять не может, отчего ему вдруг страшно так стало.

Анима по избе походила-побродила и тоже в постель улеглась, не заметив, что муж не спит. А тот нарочно носом сопит, будто бы седьмой сон видит. Решил заполночь с женой не говорить, родителей старых не будить, до утра разговоры оставить.

Вот утром проснулся он, а Анима уже возле печи хозяйничает-управляется, завтракать его зовет, а сама такая ласковая да приветливая, какой он ее сроду не видывал. Сел Яль-Мамыш за стол, а язык никак не повернется спросить у жены, где это она ночью была-шлялась. Может, другой муж и спросил бы строго с жены своей за такие проделки, вожжами али другим чем ее на будущее попотчевал, та бы все ему и выложила. Только Яль-Мамыш другой породы человек был, не любил сгоряча что-то делать-решать, а сперва десять раз подумает, прежде чем слово сказать, на дело какое решиться. Так и промолчал за завтраком, слова не сказал за обедом, а как пришла пора спать ложиться, то решил он чутко лежать, собственную жену сторожить, а случай выпадет, то высмотреть, узнать, куда это она по ночам ходит-шлындает.

Лежит он так час, лежит два, Анима все на кухне чем-то занята, не спешит спать ложиться, а тут уже петух в полночь пропел-прокукарекал. Слышит Яль-Мамыш, как жена к нему подошла, он веки поплотнее смежил, задышал ровно, словно спит крепко, а сам ждет, что дальше будет. Та постояла рядом, послушала, обратно вышла. Слышит он – дверь скрипнула, щеколда на воротах брякнула. Вскочил Яль-Мамыш, первое, что попалось, на плечи накинул, ноги в сапоги вдел и следом за ней кинулся.

Видит, Анима по улочке идет на край деревни. И он сзади крадется. Луна на ту пору полная была, светло, словно в горнице при зажженной лампе, каждую былинку близ тропинки видно. Идут они так друг за дружкой: Анима направо повернет – и Яль-Мамыш туда же; она налево – и он тем же манером, словно охотник дичь выслеживает. Вышли за деревню, вдоль речки по бережку пошли, а там и кладбище вдали завиднелось, страшно Яль-Мамышу стало, жутко сделалось в такую ночь да на кладбище угодить, хотел было обратно повернуть, да сдержался из последних сил. Зубами стучит, весь дрожит, но идет следом за женой-хромоножкой. А та уточкой с одной стороны на другую переваливается, хром-хром, дальше идет, даже не оглянется.

Вот подошла она к кладбищу, но вовнутрь заходить не стала, а остановилась подле старой березы разлапистой, достала из узелочка, что с собой принесла, тряпицу, порвала ее на мелкие полоски, к веткам привязывать принялась, а сама чего-то шепчет, только Яль-Мамышу издалека не слышно: может, заклинания, а может, и молитву творит. Только молитву и дома прочесть можно, а заполночь да еще на кладбище кто за этим делом пойдет.

Вдруг чего-то как зашебаршит да как гукнет, у Яль-Мамыша все и похолодело внутри, в ушах от страха зазвенело, чуть было бежать не кинулся, но видит – из дупла филин вылез весь белый, как снег, на край дупла взобрался-уселся и гукает на весь лес. Зато Анима стоит как ни в чем не бывало, нисколечко филина того не боится, а голову наклонила и как будто слушает и понимает, чего он ей кричит-сказывает. А тут ветер сильный налетел, с головы Яль-Мамыша шапку сорвал, понес. Не стал он шапку свою подбирать, чтоб жена его не увидела, а отправился побыстрей обратно домой, в постель нырк и лежит, трясется, ждет жену обратно. Вскоре и та пришла, улеглась как ни в чем не бывало, уснула быстренько.

На другой день Яль-Мамыш в поле собираться стал, на лавку глянул, а там шапка его лежит, которую он вчера возле кладбища оставил. На жену посмотрел – та молчит. И он ей ни словечка не сказал, отправился делами своими заниматься.

Дела делами, а как дальше с такой женой жить, он и не знает. Спросить боится, а вдруг да она его заколдует, в птицу или в собаку обратит, коль она со всякой нечистью связана-знается, то где ж ему с ней совладать.

С братьями посоветоваться? Те на смех поднимут, слушать не станут. Родители стары, слышат худо, какие из них советчики. К мулле пойти? Тогда все про связь Анимы с нечистой силой узнают, могут ее и вовсе из деревни выгнать, а как ему жить после? Вот и выходит, что раньше, когда один жил, добра не видел, а теперь и того хуже стало, когда собственной жене не веришь, в недобрых делах ее подозреваешь.

Тут он про ворона вспомнил, который с ним тогда в лесу говорил, в жены взять Аниму советовал. Вот к нему и решил Яль-Мамыш отправиться совета просить, коль боле не у кого.

Пошел в лес, нашел то самое дерево, постучал палкой о ствол, ждет, что дальше будет. Через короткое время слышит, крылья захлопали, глянул, а старый ворон перед ним сидит и человеческим голосом вопрошает-спрашивает:

– Какая печаль-кручина тебя ко мне на сей раз привела? Рассказывай все без утайки, и, коль смогу, дам тебе добрый совет.

– Жена моя Анима-хромоножка колдуньей оказалась.

– С чего это ты вдруг решил-вырешил?

Яль-Мамыш обо всем ворону и рассказал: как он ночью за женой на кладбище ходил, как филина белого видел и как тот с Анимой беседу вел-переговаривался. Ничегошеньки скрывать не стал, все как есть выложил.

– Ну, то не большая печаль, – ворон ему говорит. – Колдун не тот, кто добра людям желает, а тот, кто на ближнего злые силы собирает.

– Как это? – Яль-Мамыш слов его не понял, подрастерялся малость. – Сам видел, что тряпочки к веткам привязывала, шептала чего-то там.

– И что с того? Ты, поди, слышал, что раньше весь народ сибирский не Аллаху, а иным своим богам верил, шаманы болезни лечили, идолам все поклонялись, деревьям дары разные приносили. Анима о том от кого-то, видать, и узнала, и пошла на кладбище тех старых богов молить-просить, чтоб ребеночка родить ей помогли. Все-то и дело.

– А филин откуда там взялся?