Книга Попутчик - Александра Лисина

Урантар и псы едва сдерживали горестный крик. Пыталась держаться и Траш, что сейчас упорно тащила сюда чудесные клинки маленького побратима. Карраш же плакал, не стесняясь, уже в голос. Ничего не видели от навернувшихся на глаза слез и Стражи.

Разве не знал Белик, что люди за него любому глотку порвут? Разве забыл, как трепетно к нему относятся? И все же мальчишка совершенно не берег себя, а упорно, раз за разом, лез в самое пекло, словно ему жизнь совсем не в радость!

— В-велимир, удави их, — дрогнувшим голосом попросил воевода, с трудом возвращаясь к еще кипящей схватке. — Я очень тебя прошу: убей столько, сколько сумеешь. За Белика. Пожалуйста. Буду должен.

Маг молча кивнул, но поднять руки и начать сложное заклятие не успел — Таррэн перехватил на полпути, сделав красноречивый знак: я сам. Говорить еще не мог — горло перехватило болезненным спазмом, но зато так посмотрел, что немолодой чародей лишь вздрогнул и невольно втянул голову в плечи. На миг ему отчего-то показалось, что из зеленых глаз эльфа холодно и мертво смотрела сама преисподняя, там вдруг стало красно от бешеного, рвущегося наружу пламени — истинной и действительно страшной силы темного мага, который так долго не желал ее показывать. И эта сила откровенно пугала.

Темный эльф обвел потяжелевшим взглядом разрозненное войско тварей, удерживаемое вблизи стен только усилиями трех оставшихся хмер. На мгновение окаменел от ревущей внутри знакомой ненависти к этому осколку прошлого — Проклятому лесу, посмевшему забрать у него Белика. Затем зло прищурился и вдруг легко вскочил на один из зубцов, больше не желая сдерживаться.

Таррэн нехорошо улыбнулся и наконец позволил себе то, от чего упорно отказывался целых два столетия: признал свою кровь, призвал ее, позволил вести эту партию. Окунулся в нее с головой и мгновенно почувствовал, как с готовностью разливается по жилам, подобно смертельному яду, огненный смерч, способный одним касанием снести целые города. Как огонь наполняет бешенством и неукротимой яростью все его существо. Как пылают пламенем глаза, как сыплются искры со сжатых в кулаки пальцев. И как свиваются внутри тугие кольца невиданной смертными мощи.

Давно он не обращался к своей истинной силе. Целых двести лет терпел и учился жить иначе. Надвое разрубил свою душу, чтобы не оставить настойчивым преследователям ни малейшего знака. Смыл все следы. Разорвал прошлое. Разделил себя на куски, безжалостно изрезал и надежно спрятал ту часть, которую ненавидел с детства. Запретил себе вспоминать. Зарекся будить силу. Запечатал за сотней замков и спрятал так глубоко, как только смог, — под живое сердце, за болью и горечью, оставшейся после добровольного отречения. Давно он не слышал яростного пения этой проклятой крови.

Все последние двести лет он упорно избегал вспоминать о собственном происхождении и о том долге, что тяжким грузом лег ему на плечи.

«Двадцать… их было двадцать, — прикрыл глаза Таррэн, силясь прогнать воспоминания. — Все юные, невинные и совершенно беспомощные. Их было двадцать — молодых смертных девушек, которых я не успел спасти. Не смог перехватить руку брата, не узнал, что творится в священной роще, не сумел его опередить. Их мертвые лица снятся мне в кошмарах, неподвижные лица, похоже, будут преследовать до конца его дней. Безвольно опущенные руки с высеченными прямо на нежной коже рунами изменения без конца возвращаются в воспоминаниях. Погибшие девушки вопрошают: „За что?“ Он не пощадил даже детей, а я… Я не сумел спасти им жизнь…»

Таррэн глухо застонал, когда старательно похороненные воспоминания снова обрушились на него всей своей тяжестью и сделали этот миг по-настоящему невыносимым. Да, он должен был предусмотреть, что это случится, должен был быть готовым. Зная Талларена лучше многих, должен был предвидеть, что он не остановится…

Урантар правильно сказал, что к некоторым вещам невозможно привыкнуть. Как невозможно забыть тот проклятый день, когда ты мог бы спасти сразу двадцать невинных жизней, но, к своему стыду, не успел. А теперь все. Хватит жертв на сегодня. Хватит того, что пострадал мальчишка, который кровью поклялся сохранить Таррэну жизнь. И он сохранил, Торк бы его побрал! Сам ушел, а его все же сберег. Он не нарушил слово, не искал славы, не боялся ничего. Таррэн корил себя тем, что, если бы решился раньше, возможно, все вышло бы по-другому, не так погано, как сейчас. И Гончим не пришлось бы скорбеть над погибшим малышом, которого они не смогли защитить. Никто не смог.

Таррэн рывком сбросил надоевшую кольчугу, сорвал шлем, позволив волосам свободно струиться по плечам, глубоко вздохнул и наконец отпустил то, что так долго носил в себе. Ненависть? О да! Оказывается, не так уж она и страшна. По крайней мере, для того, кто похоронил себя два века назад. Страх? Его никогда и не было: зачем бояться тому, кому смерть на роду написана? Боль? К ней он давно привык. Но боль за другого оказалась сильнее даже ненависти к себе.

Белик…

Таррэн знал, что выглядит ужасно. Знал, что его глаза в этот момент превратились в два бездонных провала, в которых бушует настоящий огонь. Знал, что у него, в отличие от человеческих магов и даже светлых, сейчас не только руки полыхают бешеным пламенем, но и лицо, и тело, и даже волосы, потому что в них тоже мечется лютое пламя ненависти. И точно такой же огонь поднялся сейчас от заставы до самого горизонта, красноречиво показав его истинную силу. Этот огонь мгновенно охватил гигантское поле, победно взревел, напитываясь чужой ненавистью и болью, а теперь полыхал от края до края, отражаясь в глазах темного мага и делая их еще страшнее. Он плясал бешеными языками всего в нескольких шагах от остолбеневших людей, заживо сжигая обнаглевших тварей, но, повинуясь железной воле, не смел тронуть ни одного смертного. И Таррэн знал, что так должно быть. Так было, есть и еще будет через много веков. Это отзывалась сейчас его кровь. Его боль. Его гнев.

Так страшно откликалось наследие Изиара. Так когда-то говорил со своими подданными проклятый владыка. И так он призывал полчища демонов из Нижнего мира — языком силы, языком власти и той самой ненависти. Это случилось здесь, ровно девять тысячелетий назад, но вот время снова пришло, и теперь Таррэн тоже взывает.

Ненависть — вот в чем была мощь Изиара, и Таррэн ненавидел его за это. Почти так же сильно, как и себя сейчас — за то, что в нем этого чувства было ничуть не меньше, чем во владыке прошлого. За то, что Изиар — его давний предок. За то, что они оба прокляты. Но больше всего за то, что Таррэн снова, как и два века назад, не успел ничего изменить. Ненависть… В ней сила и слабость. Это чувство еще живо в сердце темного эльфа, оно жаром течет в его крови. Этот зов еще долго будет эхом гулять по Серым пределам, потому что сегодня Таррэн был невероятно зол. Тварям не будет пощады! Не будет спасения от этого гнева!

Именно ненависть — ключ к истинной силе владыки Изиара. Так, как и говорил когда-то старый хранитель знаний. Именно она — единственный ключ к «Огню жизни», страшнее которого нет магии в этом мире. И именно этот «огонь» призывал сейчас из глубин собственной души темный эльф.

Таррэн открыл неистово пылающие веки и коротко выдохнул, прекрасно зная, что у светлых сейчас весьма неприглядно отвисли челюсти. Что смертные испуганно пятятся назад, спотыкаясь и не смея отвести взгляда от его объятой пламенем фигуры. Творят охранные знаки и страшатся, что этот горящий взгляд хотя бы на миг остановится на них. Но еще сильнее они боятся того, что бешеное пламя все-таки доберется до их тел, ведь сейчас оно стало действительно страшным — ревущим, неистовым, ужасающе мощным. Взвилось выше самых высоких зубцов внезапно осветившейся заставы. Почти до загоревшихся, как в аду, небес.