Книга На лужайке Эйнштейна. Что такое НИЧТО, и где начинается ВСЕ - Аманда Гефтер

– В дуальности Малдасены струны возникают как связанные состояния глюонов, – сказал Полчински. – К М-теории можно подойти и через теорию матриц, реконструируя одиннадцатимерное пространство-время в виде огромных матриц, и тогда никаких струн вообще нет. Но теория струн привела к открытию голографического принципа. А это уже действительно фундаментальное открытие.

– Но М-теория должна обладать некоторой онтологией, верно? – спросила я. – Можете ли вы угадать, что это может быть? Струны, браны, частицы? Какие-то абсолютно новые объекты? Может быть, пространство? Время?

– Не могу даже предположить, – сказал Полчински. – Любопытно, что нам известно так много о различных приближениях, но у нас нет ни малейшего представления о том, приближениями чего они являются! Голография – это, очевидно, часть ответа. Фундаментальные переменные, вероятно, очень нелокальные, при этом локальные объекты возникают динамично.

Возможно ли, чтобы онтологии не существовало вообще? – недоумевала я. Это теория, построенная из ничего? Опять же, если это действительно теория всего, разве она не должна существовать?

– Теория струн привела нас к голографическому принципу, к AdS/CFT-соответствию, – сказала я. – Как мы можем теперь применить его к нашей деситтеровской Вселенной?

– Антидеситтеровское пространство – это совершенно особое пространство, – сказал он. – Засуньте гравитацию в ящик, и получите нечто похожее. Но дело в том, что среди нас все больше таких, кто снова не хочет думать ни о каком ящике. В нашей Вселенной нет никаких стенок. Так что у нас здесь вопрос, который еще ожидает своего ответа.

Да, мы живем не в ящике, подумала я, но мы живем внутри конуса. Я никак не пойму, почему бы нам не признать несостоятельность хаотической инфляции и не поместить космическую голограмму просто на поверхность светового конуса каждого наблюдателя в деситтеровском пространстве, которому больше не угрожает распад. Конечно, при этом мы теряем последнюю надежду на инвариантность, но к чему лицемерить? Разве у нас есть выбор?

– А как насчет деситтеровского горизонта, зависящего от наблюдателя? – рискнула спросить я.

Полчински задумался:

– Вы уже разговаривали с Томом Бэнксом? У него довольно оригинальный подход, который, я думаю, созвучен с вашим вопросом. Его смысл в том, что, каким-то образом, у каждого отдельного наблюдателя должна быть собственная голография.

По стечению обстоятельств, Том Бэнкс в этот момент уже приближался к Санта-Барбаре.

Глава 13

Как разбивать стекло

Меня разбудил телефонный звонок.

– У папы колика, – это из соседнего номера звонила мама.

– Черт! – выругалась я, пытаясь проснуться. – Как он?

– Не могу сказать. Видимо, придется ехать в больницу. Машина нам может понадобиться здесь. Возьми такси до кампуса.

Я надела шлепанцы и побежала в их комнату. Отец лежал на кровати, согнувшись от боли пополам, и стонал. Такое с ним было не впервые, и я знала, что в конце концов все будет хорошо. Он все-таки был врачом. Заболев, мы сами бежали к нему за помощью. Видеть больным его было для нас все равно что видеть мир перевернувшимся.

– Я никуда не поеду, – сказала я. – Я отменю встречу и останусь здесь.

Он скорчился, схватившись за живот:

– Ты… должна… поехать, – проговорил он, запинаясь и еле выговаривая слова из-за сильной боли. – Задать… физике… перцу.

– Поезжай, – успокоила меня мама. – Здесь ты ничем не поможешь. Если что-то изменится, я тебе позвоню.

Я не знала, сколько добираться до кампуса на такси, и поэтому вызвала его сразу же. Машину подали быстро, и я, оказавшись в Институте Кавли на сорок пять минут раньше назначенной встречи с Бэнксом, решила подождать его в комнате отдыха сотрудников.

Там никого не было, за исключением одного человека, наливавшего себе кофе. Может быть, это и был Бэнкс? Я рассматривала его фотографию в интернете несколько недель назад, но память на лица у меня никогда не была особенно хорошей. Я широко улыбнулась и сказала ему:

– Привет!

Если это он, думала я, он должен среагировать соответствующим образом. Но человек посмотрел на меня, ответил легким кивком и вернулся к своему кофе. Конечно, это не та реакция, которую ждешь от того, с кем договорился об интервью. Я села на диван.

А человек взял свой кофе, вышел на улицу и сел за столиком во дворе прямо за моей спиной, возможно, всего в десяти шагах. Я расположилась на диванчике и стала ждать.

Я немного волновалась перед встречей с Бэнксом. Детали его работы мне были неизвестны, но я знала, что они с его коллегой Вилли Фишером предложили модель голографического пространства-времени, в которой, по словам Полчински, зависимость от наблюдателя была больше, чем во всех других встречавшихся нам до сих пор моделях. В ней рассматривались текущая деситтеровская ситуация и не делалась ставка на грядущий через миллиарды лет переход в плоское фридмановское пространство. А ведь как сказал Сасскинд, физические построения в рамках причинно-связанной области одного наблюдателя в деситтеровском пространстве, «вероятно, не могут быть верными, потому что деситтеровское пространство может распасться». Мне было любопытно узнать, что Бэнкс скажет по этому поводу.

Время шло, и мои подозрения, что человек с кофе и в самом деле Бэнкс, все больше росли. Теперь было слишком поздно начинать разговор, не сделав ситуацию еще более неловкой.

Так что я просто сидела в ожидании. И он просто сидел. Тридцать минут.

В конце концов я решилась написать по электронной почте, что я пришла раньше и жду в комнате отдыха, когда он будет готов к интервью. Он прислал ответ. Я даже слышала, как он стучит клавишами: «Привет, Аманда. Я во дворе».

С неловкой улыбкой я вышла во двор, чувствуя себя полной идиоткой. Я села за его стол, пожала ему руку, извиняясь и объясняя, почему отец не смог присоединиться к нам. Бэнкс кивнул. Он был тихим и сдержанным, но как только мы приступили к обсуждению физики, его поведение резко изменилось: он превратился в доброжелательного и открытого человека.

Недолго думая, головой в омут, я решила прямо задать ему вопрос, который был теперь для меня важнее всего:

– Как мы можем применить голографический принцип в нашей деситтеровской Вселенной?

– Дело в том, что в деситтеровском пространстве, – начал Бэнкс, – независимо от того, как долго вы живете, вы можете получить доступ только к ограниченной области. Площадь вашего горизонта всегда будет ограничена. Представления о пространстве-времени, принятые в общей теории относительности, таковы, что всегда можно говорить о Вселенной за пределами той ее части, которую мы видим, за пределами нашего горизонта. Но голографический принцип говорит нам иное: прямо здесь, в чем-то, причинно-связанном с нами, есть полное описание всего, что происходит за горизонтом. Вселенная любого наблюдателя – это его причинный бриллиант, она конечна, но полна.