Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

Абу-Новас несколько минут подумал, фыркнул, сглотнул, сбросил с себя безволосые руки и ноги, поднялся громадной пьяной тушей с болтавшимся между ногами, как маятник, членом.

— Хвала Аллаху… — задумчиво проговорил он, обретя наконец равновесие. — Я уж думал, глупый старый хрен никогда не попросит.

Глава 28

илл пережил, пожалуй, самый тяжкий момент — пьяное безразличие парализовало его, и он долго не мог прийти в себя, а когда опомнился, то почувствовал, что лишился к себе уважения. Затем эти угрызения совета сменились более насущными заботами: бурчавший желудок, измученное тело, незнакомое ощущение, будто в теле не осталось жидкости и оно наполнено золой.

Этот момент настал на второй день такой несравненной жары, что сам воздух обманчиво казался водой, жара представлялась силой, которая действует по собственной программе: сначала сдержанно приманивает, влечет в свои объятия, потом накатывает волнами, которые гораздо мощнее морских. Остатков этой силы — ночь они провели под скалой, обмениваясь только хмыканьем и ворчанием, — вполне хватало. Ядовитая вода из колодца со сгнившим трупом действовала на организм еще хуже, чем финики Шахрияра, а подкрепиться было практически нечем: несколько кусочков заячьей тушки, щедро преподнесенной сокольничим, несколько крошек хлеба, немножко сахара, масла — и ни капли питьевой воды. Тошнотворно зловонные верблюдицы с полными слез глазами молока не давали, не проявляли никаких признаков своей пресловутой выносливости, пребывая в постоянном раздражении. Они жадно кидались к любой растительности, но кроме чудом выжившего куста или травинки ничего не было — пустыня поистине напоминала описанный в Коране ад, где грешники бродят в раскаленной обуви, пьют кипящую грязную воду, одолеваемые со всех сторон смертью.

В самом начале дня подошли к первой зловещей полосе пустыни Нефуд, к длинным лентам песка, еще краснее того, что засыпал Багдад, протянувшимся по равнине жадными языками морского чудовища. Увидели скелеты верблюдов, деревьев, неопознанных животных, за весь день заметили лишь одно живое существо: прячущегося волка, вырывавшего иглы из боков дикобраза. С каждым шагом сильней чувствовалось подразумеваемое присутствие бандита Калави — его высвечивало солнце, в каждом мираже являлся призрак, их пути неизбежно должны были пересечься. Они действительно начали этого ждать, если и не с готовностью, то по крайней мере без особого страха. Он стал их целью, вершиной, авторитетным специалистом по выживанию в пустыне. Символом перемен. Они сбились с пути, сбились с самого начала. До цивилизации было всего несколько дней пути в любую сторону; хотя на юге лежала единственная дорога жизни — Дарб-Зубейда, — в сущности, любое другое направление было ничуть не хуже. Команда подчинилась воле капитана в ожидании, кого первым приговорит к смерти солнце.

Когда тени съежились в точку под брюхом верблюдиц, они случайно наткнулись на разбросанную по равнине поклажу какого-то каравана. На двух тугих тюках в воловьей коже виднелись коричневато-ржавые пятна.

— Кровь духа? — предположил Маруф, высказав всеобщее подозрение, что тут поработал Калави.

— Не понимаю, — прохрипел Зилл, — зачем… зачем кто-то вез здесь товары…

— А мы зачем здесь? — спросил Юсуф.

Зилл задумался.

— Они за ними вернутся?

— Кто знает?

Касым уже слез с верблюдицы и решительно вытащил нож.

— Если брошено — значит, ничье, — заявил он, быстро перерезал веревки на одном из тюков, разорвал кожу.

Из тюка посыпалась какая-то черная пыль. Касым сунул в нее палец, попробовал на вкус, сразу сплюнул. Распорол другие тюки — то же самое. И разочарованно выругался.

Перец.

Он злобно пнул очередной тюк. Перец просыпался на землю, полетел, подхваченный горячим ветром, смешиваясь с песком.

Первым решил уйти Даниил.

Он был вынужден дольше идти пешком, поскольку Исхак с Зиллом, инстинктивно реагируя на полное отсутствие благодарности с его стороны, все реже уступали ему верблюдиц. В любом случае, он фактически ждал не сочувствия, а сурового несправедливого наказания, чистой ненависти, сильного гнева, всего, что было способно укрепить решимость. И когда детали наконец совпали, не стал терять ни минуты. Откололся, не сказав ни слова, и направился к югу.

Уход его заметил один Касым. Увидев вдали фигуру, сначала принял шедшего за бедуина, приготовился поднять тревогу, потом сообразил, что фигура от них удаляется. Быстро оглядел команду, отметил отсутствие Даниила, сообразил, что о его исчезновении никто еще не догадался, и сразу же отвернулся, глядя вперед.

— Что? — воскликнул он с преувеличенным удивлением, услышав через какое-то время сообщение Зилла. — Исчез? Куда?

— Он шел… прямо за нами, — задыхался Зилл, — а теперь…

Касым постарался прикинуться озабоченным.

— Может, упал…

— Нет, — объявил Касым, пока никто не пустился на поиски. — Он ушел. По-моему, давно. Как я и думал.

— Почему?

— Потому что свихнулся. Вы ж видели.

— Он погибнет, — заметил Юсуф.

— Теперь мы ничего не можем поделать.

— Погибнет без верблюдицы, без воды и еды.

— Не по моей вине.

— Можно догнать по следам на песке.

— Он этого не хочет.

— Не хочет, потому что лишился рассудка.

Касым фыркнул:

— Никто из нас уже помочь ему не может. Он желает присоединиться к своему приятелю. Ну и пусть.

Касым нередко бросался в волны спасать утопающего, несся по палубе, чтоб подхватить упавшего, лично выручал команду в опасных портах. Действовал в море с гордостью, с преувеличенным самомнением, не позволяя никому другому проявить героизм, что соответствовало бы признанию, будто кто-то способен его превзойти. Инстинкт самосохранения. А здесь, на неизвестной территории, вопрос выживания стоял гораздо жестче.

— Каждый желающий его догнать может прямо сейчас отправляться вдогонку, — объявил он с полной серьезностью и немедленно продолжил путь.

Впрочем, высказав подобное предложение, он втайне руководствовался еще одним мотивом, который требовал не предпринимать решительных действий и был абсолютно понятен команде, что заставило Зилла проглотить возражения и не броситься вдогонку за Даниилом. Он покорно последовал за остальными, безжалостно устремлявшимися вперед, не успев хорошенько подумать, почувствовать стыд за себя. Уход и неизбежная смерть ловца жемчуга внезапно увеличила их шанс на выживание, если в пророчестве сказана правда. Шанс незначительный, но ощутимый. Считая Таука и Даниила двумя покойниками из шестерых предсказанных, у Касыма, Юсуфа, Исхака, Маруфа и Зилла теперь было больше надежды вернуться живыми. Такова суровая инстинктивная математика. В адской жаре пылавшей пустыни Надж, на границе с пустыней Нефуд мужчины, оказавшиеся не способными привыкнуть к необычным условиям и сопротивляться окружающему, практически утратили чувство ответственности. Подробно обдумав произошедшее, Зилл ощутил физическую боль. Он разозлился, однако вынужден был равнодушно и быстренько проглотить горькое унижение, с которым ничего не мог поделать.