Книга Солоневич - Константин Сапожников

Бискупский и Меллер (люди очень нестойкие, продажные) поставлены Гитлером как бы руководителями всей эмиграции. У них широкие полномочия. Им, в общем-то, немцы доверяют. Например, по рекомендации Бискупского был взят на работу в Гестапо Павел Петрович Жемчужин. Аргенландеру — этому полному ничтожеству — дали место на военном заводе. Он занимается кадрами — кого оставить, кого отправить на фронт и т. п. Сейчас эмиграция, даже её верхушка в лице Солоневича, который считается практиком, не думает предпринимать чего-либо решительного. Надо ждать действий Гитлера, окончания войны, развала Сов. Союза. Но армия из бывших кадровых офицеров есть, есть вожди, Царь. Немцы расчистят дорогу, за ней хлынет Русское Зарубежье. Вот она — чёткая концепция современной эмиграции.

В русских церквях в Германии молятся о здравии Гитлера и о ниспослании всем его врагам бед земных и небесных. Вообще, церковь — это единственное место, где эмиграция приобретает брошюры и газеты, нелегально читает лекции, содержание которых не просмотрено предварительно немецкими властями. Брошюры и журнал Солоневича распространяются во время церковных служб. Вся эмиграция ударилась в религиозность, церкви всегда переполнены, и вести всяческую агитацию весьма легко».

Изредка через общих знакомых до Ивана доходили сведения о жизни брата. Борис работал в Антверпене представителем «Нового слова», имел официальную немецкую карточку журналиста, которая открывала ему много дверей, обычно закрытых для русских. В предвидении «грандиозных мировых событий» Борис выучил немецкий язык. Он считал, что весной 1941-го «мордобой» между русскими и немцами будет почти неизбежным. По его оценкам, одна из причин — экономическая: Германия получила только 10 процентов того, что Советский Союз обещал поставить, и это стало источником серьёзных трений. Борис полагал, что Германия стоит перед двумя возможностями накануне войны на Востоке: воевать, завоёвывать, грабить и — поддерживать свою власть штыками. Или же — воевать, вызвать и поддержать национальную революцию и войти в союз с национальной Россией. Борис мечтал, что немцы склонятся ко второму варианту действий.

Он жаловался знакомым, что русские в эмиграции боятся заниматься самой невинной политической работой, хотя время требовало активной подготовки к любым неожиданностям.

В материальном плане жизнь Бориса из-за его бытовой безалаберности так и не наладилась: он «выкручивался», не более того. Кое-какие гонорары он получал из «Нового слова». Но книги его в Германии продавались с трудом. Впрочем, в 1940 году Борис писал мало, поскольку, как он сам говорил, его захлёстывали мировые события, не давая сосредоточиться. Как рассказал Ивану один из ездивших в Антверпен друзей, бытовые условия Бориса были не лучше «собачьих»: в его комнате царили холод, грязь, беспорядок. В одном углу — куча бумажного мусора, в другом — над газовой плитой — протянута верёвка и сушатся носки. Сам он ободранный, заштопанный, ноги обёрнуты в бумагу для сохранения тепла. Жаловался на отсутствие картошки и подходящих ботинок. Собеседник Ивана признался, что подарил Борису свои — несколько поношенные, но всё ещё крепкие. Борис был очень доволен этим «презентом».

В середине декабря 1940 года Ивана Солоневича посетил на квартире «в порядке надзора» (Stierstrasse, 16, 3-й этаж, дверь направо[165]) очередной курирующий сотрудник гестапо. Он должен был выяснить, чем занимается один из лидеров русских эмигрантов в Германии, доволен ли своей жизнью, какие строит планы на будущее, имеет ли претензии к национал-социалистическому режиму.

Иван встретил визитёра в дверях, окинул его взглядом: немец был в штатском, выше среднего роста, плотный, с крупной головой, словно втянутой в плечи. Особой его приметой был приплюснутый, как у боксёра, нос. Солоневич не удержался, спросил: не был ли тот боксёром. «Нет, не был», — прозвучало в ответ.

Как написал позднее гость в своём служебном отчёте, Иван был в раздражённом состоянии духа, говорил, что настало время покинуть Германию, хотя он ещё не решил, — куда именно податься. Вероятнее всего, — в Финляндию, — заметил он, — где у него появились родственники. Солоневич с возмущением рассказал о том, как он был арестован его, визитёра, коллегами. Это произошло за три дня до приезда в Берлин советского министра иностранных дел Молотова[166]. К Солоневичу приехали на квартиру, «взяли под локотки» и отвезли в тюремную камеру. В гестапо ему «объяснили», что это делается в его же интересах: мол, если что случится с Молотовым, то первое подозрение падёт именно на него, Солоневича. Он не раз выступал с угрозами в адрес советских политических деятелей. Поэтому, мол, в его же, Солоневича, интересах посидеть «в изоляции». Если с Молотовым что-то случится, то претензий к нему, Солоневичу, не будет. Сразу станет ясно, что покушение совершили другие.

Вместе с Солоневичем превентивно сидело несколько десятков украинцев из националистических организаций, главным образом студентов.

Следующая беседа с куратором состоялась 31 января 1941 года в здании гестапо. Вспомнили о софийском покушении и гибели Тамары. Иван сказал, что после долгих раздумий пришёл к выводу, что бомбу ему всё-таки подбросили не большевики, а «внутренняя линия» РОВСа. Гестаповец с этим не согласился. Сказал, что его учреждение (в порядке оказания помощи болгарам) занималось этим вопросом, чтобы в будущем застраховать своих людей от подобных акций со стороны Советов.

— Бомба была снаряжена в Советском Союзе, — категорично заявил немец.

Иван спорить не стал, сменил тему, сказал, что при всех условиях в случае приближающейся войны с СССР надеется встать в ряды политических руководителей Русской национальной армии.

Гестаповец не обратил внимания на слова о «приближающейся войне». Его заинтересовало другое. Он спросил со скептической улыбкой:

— О какой русской армии вы говорите? О той, которая будет создана на основе Красной армии? С нашей точки зрения, вряд ли это осуществимо.

Немец взял одну из папок, положил перед собой:

— Это перевод вашего труда о будущей России, «Политические тезисы Российского народно-имперского движения». Мне они показались демонстративно полемическими. Прямо скажу, что по своей направленности они ни в чём не совпадают с германскими интересами.

Немец перелистал перевод, нашёл нужное место и стал читать вслух:

— Основной добродетелью нации является сила. Основной добродетелью национальной идеи является тоже сила. Там, где нет силы в нации, — бывает Уругвай…