Книга Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

Начало 1980-х годов — тревожная, неустойчивая пора нашего общества. Понимание необходимости кардинальных перемен витает в воздухе. Виктор Петрович пишет «Печальный детектив» в предощущении грядущих изменений. Он показывает читателю срез жизни, в котором погрязло общество, и перед глазами у нас предстает совсем другой Астафьев. Честно скажу, я был и поражен, и удручен прочитанным в начале 1986 года новым произведением Виктора Петровича. В общении он оставался прежним, а вот то, что было заключено в журнальной книжке, не укладывалось в сознании.

Герой романа — один из жителей города Вейска, в недалеком прошлом — милиционер, сорокалетний Леонид Сошнин. Во время задержания преступника он был ранен, вышел на пенсию и теперь пробует писать прозу. Сошнин — персонаж, представляющий для Астафьева в известном смысле героя своего времени.

У вейских милиционеров работы по горло. Происшествие за происшествием, одно страшнее другого. Причем молодые отморозки не боятся возмездия, не скрываются от кары, до какого-то момента им все «до лампочки», в их головах даже и мысли нет о том, что вслед за преступлением следует наказание. Многое поражает Сошнина. Например, во время погони за убийцей по горячим следам выясняется, что «молодец-мясник ни убегать, ни прятаться и не собирался: стоит себе у кинотеатра „Октябрь“ и лижет мороженое — охлаждается после горячей работы». Когда преступника спросили: «За что ты убил людей, змееныш?» — он с беспечной улыбкой ответил: «А хари не понравились!»

Таких людей порождает среда обитания, тот жизненный пласт, который образуют отнюдь не одни закоренелые урки, а люди совсем обычные, живущие по тем же правилам и законам, что и большинство населения.

«Отчего русские люди извечно жалостливы к арестантам и зачастую равнодушны к себе, к соседу — инвалиду войны и труда?» — вопрос, как говорится, чисто риторический, в нем содержится и ответ. Готовы наши люди «последний кусок отдать осужденному, костолому и кровопускателю, отобрать у милиции злостного, только что бушевавшего хулигана, коему заломили руки, и ненавидеть соквартиранта за то, что он забывает выключить свет в туалете, дойти в битве за свет до той степени неприязни, что могут не подать воды больному, не торкнуться в его комнату…

Вольно, куражливо, удобно живется преступнику средь такого добросердечного народа, и давно ему так в России живется».

Есть в произведении Астафьева и другие эпизоды, в которых проявляется необъяснимая, ничем не оправданная жестокость. Среди них — драка Сошнина на лестничной площадке с тремя распустившимися мерзавцами. Леонид, даже став инвалидом, смог за себя постоять, наказал шпану, может быть, единственным понятным для негодяев способом — «испортил» их хари. Око за око, зуб за зуб.

После драки Сошнин «стал мыть руки под краном и ровно бы задремал над раковиной. Чувство усталой, безысходной тоски навалилось на него — с ним всегда так, с детства: при обиде, несправедливости, после вспышки ярости, душевного потрясения, не боль, не возмущение, а пронзительная, все подавляющая тоска овладевала им. Все же по природе своей он мямля, да еще бабами воспитанный. Ему бы не в милиции трудиться, а, как матери и тетке, в конторе сидеть, квитанции подшивать и накладные выписывать, если уж в милиции, то на месте дяди Паши — территорию мести.

А кто рожден для милиции, для воинского дела? Не будь зла в миру и людей, его производящих, ни те, ни другие не понадобились бы. Веки вечные вся милиция, полиция, таможенники и прочая, прочая существуют человеческим недоразумением. По здравому разуму уже давно на земле не должно быть ни оружия, ни военных людей, ни насилия. Наличие их уже просто опасно для жизни, лишено всякого здравого смысла. А между тем чудовищное оружие достигло катастрофического количества, и военная людь во всем мире не убывает, а прибывает, но ведь предназначение и тех, что надели военную форму, военный мундир, было, как и у всех людей, — рожать, пахать, сеять, жать, создавать. Однако выродок ворует, убивает, мухлюет, и против зла поворачивается сила, которую доброй тоже не назовешь, потому как добрая сила — только созидающая, творящая. Та, что не сеет и не жнет, но тоже хлебушек жует, да еще и с маслом, да еще и преступников кормит, охраняет, чтоб их не украли, да еще и книжечки пишет, — давно потеряла право называться силой созидательной, как и культура, ее обслуживающая. Сколько книг, фильмов, пьес о преступниках, о борьбе с преступностью, о гулящих бабах и мужиках, злачных местах, тюрьмах, каторгах, дерзких побегах, ловких убийствах…».

Впрочем, эти размышления Сошнина порождают только вопросы, на которые писатель не дает ответов.

Леониду противостоят не только преступники, но и равнодушные, потерявшие себя люди. Таковы редакторша из издательства Октябрина Сыроквасова и утратившая человеческий облик бомжиха Урна. При этом каждая из них по-своему заглушила в себе женское начало. Что с того, что Октябрина от разных заезжих творческих личностей прижила троих сыновей?! Она ими не интересуется, оправдывая себя тем, что буквально «горит» на работе, хотя, как мы узнаем из романа, к авторам относится пренебрежительно, не помогает, а всего лишь отчитывает и поучает их.

В этом образе Астафьев вылил всю свою нелюбовь к редакторско-цензорской деятельности, ставшей непреодолимой стеной для многих талантливых авторов. Невежественная Сыроквасова олицетворяет редакторскую армию, «потоптавшуюся» на рукописях Астафьева. Она убеждена, что, если человек — милиционер, он и писать должен на милицейские темы. В беседе с ней Леонид пытается что-то пояснить, рассказать о своем понимании человеческих проблем, времени, но у «знатока» литературного процесса — свой, примитивный взгляд на окружающую действительность, на то, что волнует Сошнина. Их отношения выходят за рамки «автор — редактор», приобретают более широкий смысл. В них мы видим форму проявления глубокого и неразрешимого конфликта между интеллигенцией и народом, их полного взаимонепонимания. Любая выстраданная в народе мысль не находит выхода, тонет в пустоте, окружающей людей типа Сыроквасовой. Рукопись Сошнина даже не читается. Она изначально, «по умолчанию», не интересует тех, кто, по роду своих занятий, обязан хотя бы отслеживать новые веяния в жизни, пульс времени. Здесь мы сталкиваемся с темой, сформулированной давно и лаконично классиком совсем иного жанра: страшно далеки они от народа.

Неблагополучие жизни кочует со страницы на страницу. И у самого Леонида судьба неустроенная: мы знаем, что от него ушла жена… А между тем человек он вроде бы хороший и надежный. Что же не устраивает молодую женщину, наверное, выходившую замуж по любви, заставляет бросить мужа, оставить дочь без отца? Может, Леониду стоит и впрямь прислушаться к совету тестя, который по-мужицки ясно выразился в адрес своей дочери и нерешительного зятя:

«Дошел до нас слух, вы опять с женою в разделе. Это нам большая досада. Как тут быть — ниче не придумаешь». Перед нами — немудреные размышления Маркела Тихоновича, простого и не очень-то образованного человека. Но высказывает он их для того, чтобы как бы случайно, ненароком предложить свой обдуманный, но, увы, не очень подходящий Сошнину рецепт: «Может, тебе ее, дочь мою бодливую, побить? Не до самой смерти — чтоб прочувствовала…»