Книга Пуговицы - Ирэн Роздобудько

Это все происходило в тишине…

В мрачной утренней тишине…

Мы молчали.

— Что скажешь, шеф? — наконец выдохнул Вадим.

— Работаем, — сказал я.

Январь, 2014 год Марина

— Спасибо — нам подожгли дверь! — кричала в трубку мать. — Все из-за тебя!! Соседи, черт их побери! Сообщили, кому надо, что ты в Киев отправилась! Мы завтра собираемся от завода на митинг, имей в виду!

— Какой митинг?

— За власть стоять! Против мятежников!

— За какую власть, ма? Ту, что с вас последнюю шкуру драла? Не смей ходить!

Трубку взял отец:

— А сына больше не увидишь, сучка! Вырастет нормальным работягой! Так и знай! Против власти пошли — кишка тонка! И я тебя собственными руками…

Было слышно, как они завозились, отнимая друг у друга трубку, как мать сказала: «Ты что такое на своего ребенка говоришь? Иди проспись, алкашня чертова!» — и снова закричала в трубку:

— Возвращайся немедленно! Там у вас, показывают по телевизору, вся еда отравлена! Наркоманов полно! Американцы из детей гены изымают! А что за гадость вы сделали с йолкой?!

В трубке раздались всхлипывания.

— Как Даник? — тихо спросила Марина, чтобы перевести разговор в другое русло.

— Дома сидит. Я его теперь никуда не пускаю из-за тебя! Возвращайся, доченька…

— Прости, — сказала Марина. — Прости…

И положила трубку.

Упоминание о сыне пронзило с головы до ног огненным мечом, разрубило пополам.

Теперь она, Марина, должна ходить с этим невидимым шрамом: разрубленная на два непримиримых куска — родные люди и родная страна.

И стараться не сойти с ума.

…Она пробыла в своем городе два с половиной месяца, тяжело решая, что делать дальше.

На работе взяла бессрочный отпуск за свой счет. И была уверена, что в ближайшее время не вернется. Надеялась увидеть хоть какие-то изменения в «резиновом» городке, найти работу и забыть.

Все забыть.

Но изменений не увидела.

Изменились разве что вывески на кафе и магазинах. Гастроном «Звезда» превратился в «Дипломат», трактир «Пингвин» — в клуб «Вегас». В сквере изрубили старые дубы, устроив на освободившемся месте стоянки и площадки с пивными палатками.

Удивлялась: тот яркий веер, который заполыхал когда-то перед ней разноцветными узорами и позвал в дорогу, — так и остался для ее знакомых и одноклассников двумя плотно прилегающими друг к другу створками.

Только теперь эти створки потускнели и слиплись — от водки и дешевой закуски.

Не разлепить!

Одноклассницы — еще молодые женщины — раздулись, как просроченные консервные банки, превратились в тучных матрон. Но, как и раньше, одевались в лосины со стразами и длинные футболки с китайскими и турецкими узорами. Носили глубокие декольте и собственноручно выращенные длиннющие ногти, подстриженные квадратом…

Рассказывали сериалы…

Жаловались (с трехэтажными ругательствами) на мужей и детей.

И безумно хотели чего-то такого, чему не знали названия, — просто «чего-то такого…».

Завидовали «столичной»…

Эту зависть Марина гасила (вынуждена была гасить, ведь зависть была главным двигателем здешнего прогресса) соответствующими жалобами на неудачную личную жизнь: мол, мать-одиночка, в столице не прижилась.

Ей сочувствовали и уже не так озлобленно разглядывали тонкий стан и элегантную одежду.

Походив по городку в поисках работы и так и не решившись зайти хотя бы в местную поликлинику — такую же облупленную, как лак на ногтях бывших подруг, — Марина с ужасом подумала о том, что она здесь делает и зачем. Она отвыкла жить с родителями. Точнее — с отцом, который таки стребовал свой, когда-то украденный ею, «стольник» — только в «зеленом» эквиваленте. Однако она видела, как обрадовалась мать, как обцеловывала внука, как ласкала его, будто каждый день с ним — был последним.

В конце концов Марина решила: назад дороги нет.

Как с Луны, на которую ее отправили с билетом в один конец.

Она — лузер, она — проиграла…

В первые дни пребывания «на Луне» принимала звонки от Лины.

Та требовала не делать глупостей, соблазняла столичными новостями, обхаживала перечнем (кстати, правдивым!) ее заслуг и достижений, напоминала о диссертации, которую надо закончить, о друзьях, которым ее не хватает, о пациентах, которые не хотят идти ни к какому врачу, кроме нее! О Любови Даниловне, которая «выплакала все глаза» и измучила ее, Лину, выбором «смертного наряда»!

О Денисе Ивановиче…

Голос Лины становился вкрадчивым — и она говорила о двух годах их романа, как о великой эпопее, достойной пера Петрарки.

Марина молчала. Если бы ты, девочка моя, знала, что эта «эпопея» началась тогда, когда я была моложе тебя!..

— Денис Иванович скоро возвращается, — отвечала она, — и не один.

Наконец после тщетных уговоров Лина воскликнула:

— Ты просто трусиха! И предательница к тому же… Знай: ты сделала из меня то, чем я являюсь сейчас. Ты! И никто другой! Если бы не ты, я бы сидела сейчас в специнтернате и клеила коробки! Ты — моя точка отсчета. Помнишь, как ты меня учила? Точка отсчета!

И — больше не звонила…

…Осень подошла незаметно, была удивительно теплой.

Сентябрь плавно перетек в октябрь, октябрь — в ноябрь. Даник пошел во второй класс, не понимая, почему они не возвращаются в старый двор, где остались друзья.

Этот чуть ли не ежедневный вопрос сына так же мучил Марину, как Линины звонки: имеет ли она право тянуть его за собой — в тот же тупик? Не является ли это с ее стороны обычным эгоизмом? Эгоизмом и, как говорила Лина, трусостью? Ведь говорят везде: за любовь надо бороться.

Ерунду говорят. Не будет она ни за что бороться! Борьба эта сложная, изнурительная и бессмысленная. Достаточно и того, что — пара лет нежности, если все вместе сложить — вместе с той первой встречей…

Время остановилось. Или — повернуло вспять, отбросив ее лет на десять, в «резиновый» анабиоз родного края.

В газетных киосках не продавали ни одной столичной или общественно значимой газеты, из телевизора щедро лились песни Киркорова и Кобзона, шутки вечно молодого Петросяна. Смешили публику команды КВН — с Урала и из Саратова, изобиловали страсти ток-шоу и суетились в многочисленных сериалах команды ментов, кадетов и спецназовцев.

Марина вообще не смотрела телевизор, который стоял в спальне родителей, но с неосознанным удивлением констатировала, что отечественные каналы здесь почти не включают, а об иностранных ведущих говорят ласково, как о своих ближайших родственниках, и очень обеспокоены тем, что сказала «Валя», как прокомментировал какую-то ситуацию в Чебоксарах «Дима» и как смело летал на параплане «Владимир Владимирович», ведя за собой журавлиную стаю…