Книга Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин

— Подчиненный у Савочкина был, навроде денщика, Тимофей. Допросить бы его, он много чего знать должен… А еще хозяина дома, где жену урядника держали, и сына его арестовать бы…

— Людей сейчас пошлем и денщика этого допросим. Пусть пока посидит. Что еще?

— В зимовье тоже бы людей отправить, остатки Парфенова вывезти.

— Некогда пока. Полежат, не протухнут — зима на дворе. Теперь бери людей и сам поезжай навстречу.

Но ехать Хрипунову далеко не понадобилось. Едва лишь выбрались за крайние избы прииска, как увидели, что навстречу им, вытянувшись темной лентой, двигаются люди. Двигаются медленно, устало, с трудом одолевая снежные заносы и оставляя за собой глубокую, притоптанную полосу. Хрипунов, не удержавшись, помчался навстречу, обрадовался, увидев Жигина, и еще издали закричал:

— Живой, урядник, живой! А я переживал за тебя!

На Гришу-Мишу старался не смотреть, словно не замечал их, и они, встревоженные, подступили к нему сразу с двух сторон. Смотрели молча и угрюмо ждали. Хрипунов, словно нечаянно заметив агентов, мимоходом доложил:

— Дома у меня лежит, выздоравливает.

И снова повернулся к Жигину. Очень уж хотелось ему показать этим ухарям из Ярска, которые грозились извести его, если он полицмейстера не спасет, что и без них, таких важных, он свое дело знает и подсказывать ему не надо. Но Гриша-Миша, услышав, что Полозов жив, разом забыли про свои угрозы и бросились обнимать Хрипунова. Тот сердито отпихивался от них и бормотал:

— Чего тискаете, я не девка! Поехали, там уж заждались все, пристав места себе найти не может…

— Погоди, — перебил его Жигин, — Вигилянский на прииске?

— Собственной персоной, и очень желает своего урядника видеть. Поехали… Я уже и баньку велел затопить, попаритесь от души… Поехали…

Остаток дня и половину ночи провели в разговорах, парились в бане, пили чай в доме у Хрипунова и полицмейстер Полозов, заметно окрепший, снова и снова просил рассказать обо всем, что произошло без него за каменной грядой.

Утром следующего дня большой обоз приготовился выйти в путь. На прииске оставались Хрипунов и елбанские стражники, чтобы следить за порядком.

— Смотри у меня, — наказывал на прощание Вигилянский, — во все глаза смотри, чтобы здесь ни стуку, ни грюку без твоего ведома не случилось. Если еще раз такая история произойдет, я с тебя голову сниму!

Хрипунов тянулся перед начальником, а про себя думал: «И этот грозится, все грозятся, а я только бабу свою обещаюсь отлупить, да руки не доходят. Бросать надо эту службу к чертям, вот брошу и сам себе буду хозяин».

Получив последние указания, он отошел в сторону от пристава и протянул руку Жигину:

— Бывай здоров, Илья Григорьевич. Про Земляницына не забуду, не беспокойся, завтра же отправимся, привезем и похороним по-христиански.

— Не забудь, Хрипунов. Обидно мне будет, если он там останется.

— Илья Григорьевич, не обижай, все как надо сделаю!

Вигилянский взмахнул рукой, в которой зажата была белая вязаная перчатка — трогайся!

Брякнули колокольчики, заскрипел снег под полозьями саней и под конскими копытами, обоз медленно начал выползать на дорогу. Жигин присел на свободное место в санях, в которых уже лежал, вытянувшись, как на кровати, Комлев — посидел и тоже лег, примяв пахучее сено, уставив взгляд в небо. Смотрел, будто растворялся в легкой сини, и не было у него никаких мыслей. Не думалось ему, не тревожилось и мечталось лишь об одном — зайти поскорее в родной дом и увидеть Василису. И так он желал, чтобы случилось это как можно быстрее, что закрыл глаза, представил калитку, крыльцо, дверь в сени… Вот распахнет эту дверь…

— Слышь, урядник, я тебя спросить хочу, — Комлев заворочался, зашуршал сеном и нарушил его видение, — давно хочу спросить, да все как-то не получается…

— Спрашивай.

— Вот прибудем мы в Елбань, и куда ты меня денешь? В арестантскую посадишь?

— Я теперь и не знаю…

— Посадишь, посадишь, никуда не денешься. Как служба тебе велит, так и сделаешь. У меня одна просьба к тебе имеется, вместе с этими архаровцами не сади. Я хоть и рожу тряпкой замотал, а все равно опасаюсь. Пожить еще хочется… А после таких страстей, каких я с тобой напереживался, мне жизнь шибко уж сладкой кажется…

— Вот до места доберемся, буду ходатайствовать за тебя перед начальством, может, и выпросим тебе вольную. А что? Без тебя… — Жигин замолчал, подыскивая нужные слова, а Комлев с хохотком добавил:

— Как без поганого ведра! Ладно, урядник, не мучайся. Доедем, там видно будет. Только просьбу мою не запамятуй, про арестантскую…

— Не запамятую, — пообещал Жигин.

— Вот и ладно. Привет-салфет вашей милости, Илья Григорьевич. Будет время — вспомни Комлева.

— Ты чего, прощаешься, что ли? Или помирать собрался?

— Это я тебе свою признательность так выражаю.

— Ну-ну.

И замолчали.

На ночевку Вигилянский решил свой обоз не останавливать. Когда свалилась темнота, зажгли берестяные факелы и дальше двинулись при неровных, скачущих отблесках. Жигин ни о чем не тревожился, удобно устроившись на боку, задремывал на короткое время под скрип саней и лошадиное ржанье, просыпался и продолжал лежать, не открывая глаз, снова представляя калитку, крыльцо и дверь в сени.

Проснувшись в очередной раз, почувствовал неясное беспокойство. Приподнялся, оглядываясь вокруг, и сразу же понял причину своего беспокойства — Комлева рядом с ним в санях не было. Даже не почуял, когда тот исчез. Соскользнул беззвучно и растворился в темноте.

Где теперь его искать?

«А нигде, — решил Жигин, не буду я его больше искать. Доложу завтра Вигилянскому, скажу, что спал, и пусть у него голова болит». А вслух, подражая Комлеву, негромко пробормотал:

— Привет-салфет вашей милости.

15

Голос репортера «Губернских ведомостей» господина Кудрявцева звучал, словно из большущего ведра ровной струей лилась вода — с одинаковым звуком и без всякого, даже малого, перерыва:

— Я не могу припомнить подобной истории, которая имела бы место быть в нашем Ярске. Это нечто из ряда вон, это, если угодно, целая эпопея уголовного толка. Правда, историю эту стараются замять всевозможными способами, даже генерал-губернатор обеспокоен, чтобы она не стала достоянием общественности, о чем мне редактор так прямо и сказал, без всяких намеков. И пообещал, если я возьмусь эту историю раздувать, он меня вышибет на улицу, как последнего босяка, без всякого расчета. Но я обязательно раздую! Кроме наших «Губернских ведомостей» есть еще и столичные газеты. Вот в них я и опубликую! Заголовок уже придумал «Нравы Парфеновских приисков». Мне свидетельств очевидцев пока не хватает. Поэтому я здесь. Марфа Ивановна! Екатерина Николаевна! Неужели мне не поможете?! Проявите милость! Из первых рук, из первых уст — это же клад настоящий для меня будет! Ну, что вам стоит, милые мои!