Книга Наездницы - Энтон Дисклофани

Я шла и шла. Час, два часа. Я потеряла счет времени. Наивно было надеяться, что я встречу Сэма. Я знала, что он бродит по ночам, наверное, блуждает по улицам. Но его нигде не было. Я ушла от фонарей и погрузилась в темноту. Мама не научила нас бояться мира. Она научила нас его презирать.

Наконец я подошла к Черч-стрит. Вокзал был виден за целый квартал. Я знала, что там будет оживленно. Может, и не оживленно, но люди там будут точно. Люди всегда куда-то ехали и откуда-то возвращались. Всегда, всегда.

Небо разверзлось, как это часто бывает во Флориде, внезапно и яростно. Молния озарила небо, на мгновение ставшее прекрасным и свирепым. Мне не было страшно. Ничто в природе меня не пугало. Гроза была далеко, и меня окружали предметы значительно выше меня, в которые молния попала бы в первую очередь.

Я села на скамью под навесом, рядом с пожилой женщиной, явно ожидающей поезда. Она спросила меня, который час, я посмотрела на гигантские часы у нас над головой и сказала ей. Женщина меня не поблагодарила. Она была взволнована, и я знала почему.

– Я еду в Майами, – сказала она. – Мой поезд так сильно опаздывает!

Я чуть не рассмеялась. Майами. Сэм сказал мне, что там тысячи акров земли, брошенной своими владельцами, и наш дядя был лишь одним из них.

Я понимала волнение женщины. Она хотела, чтобы ее увезли из этого места. Она была одета как дама из прошлого века – длинные-длинные юбки, блузка, которая скрывала даже ее запястья. Внезапно я осознала, что она и в самом деле из прошлого века. Она родилась задолго до меня, и я знала, что когда-нибудь какая-нибудь дерзкая девчонка будет точно так же думать обо мне: что я старая и глупая, что я старомодная, что я родилась слишком давно, чтобы со мной считаться.

Я сидела и вместе с женщиной ожидала поезда. Я пыталась не бояться будущего. Я надеялась, что оно окажется добрее прошлого.

Много месяцев назад я вместе с отцом ехала на машине в Йонахлосси, смотрела на его профиль и мне было очень стыдно. Я надеялась, что не всегда буду все ощущать так остро. Но потом я поняла, что именно так и будет. Это было у меня в крови.

Я сидела на скамье, сильный ветер хлестал мои щиколотки, а я пыталась удержать все свои воспоминания. Я прикоснулась к цепочке Сисси. Я видела себя в поездах будущего и спрашивала себя, с кем я буду в них путешествовать и куда мы будем ехать.

Я уже никогда и никуда не поеду с Джорджи, который умер, не дожив шести дней до своего двадцать пятого дня рождения. Я больше никогда его не видела. Я никогда больше не видела тетю Кэрри и дядю Джорджа, а также их дом в Гейнсвилле. Джорджи так и не стал прежним, и эта участь была хуже смерти. Если бы он умер, обстоятельства его гибели наверняка расследовались бы более тщательно. К счастью для нас, Джорджи выжил. Пусть и ненадолго, но он остался в этом мире.

Судьба не пощадила моих тетю и дядю, которые ухаживали за Джорджи до конца его дней. В Йонахлосси я вспоминала Джорджи и его родителей в прошедшем времени. Я пыталась не думать о том, что делают мои близкие и особенно мой кузен, во времени настоящем. Возможно, то, что я так легко смогла забыть о своем покалеченном кузене, говорило об изъяне в моей натуре. Так я тогда об этом думала. Теперь я рада, что мне удалось выбросить ту историю из головы и выжить. Мы редко о нем говорили, но однажды ночью, когда моя мама уже давно лежала в могиле, а мой отец был очень стар и пьян, он раскрыл мне тайну. Оказывается, Джорджи часто впадал в безудержную ярость. Та часть его мозга, которая контролировала гнев, была повреждена в результате несчастного случая. Несчастного случая.

Моя мама стала очень больной женщиной. Большую часть времени она проводила, запершись у себя в комнате, где пережидала свои мигрени. Меня отослали в настоящую школу на северо-востоке. В школу, которую я выбрала сама. Поблизости была конюшня, и я продолжала ездить верхом. Я давала нагрузку лошадям богатых людей, что помогало мне быть на коне даже тогда, когда я не могла позволить себе иметь собственную лошадь. Я часто думала о Леоне. Мне очень хотелось знать, каким образом снова добралась до лошадей она. Я не сомневалась в том, что она это сделала. Единственный вопрос: как?

Я покинула Юг. Мой брат остался во Флориде. Он всю жизнь жил с родителями, которые тоже остались во Флориде, хотя переехали в странную и незнакомую мне Южную Флориду, в бурлящий жизнью Майами, где мой отец продолжал лечить людей.

Отец больше никогда не встречался со своим братом, но продолжал посылать ему деньги. Однажды я увидела его письмо, в которое был вложен чек: Джорджу Атвеллу. Централия, Миссури. Цитрусы продолжали выручать мою семью: они помогли нам продержаться на плаву в тридцатые годы, а в сороковые снова сделали нас богатыми. Они нас спасли, а мне позволили уехать в школу. Благодаря им мы вели почти такую жизнь, к какой всегда стремились.

После смерти Джорджи тетя Кэрри прислала нам некролог, вырезанный из газеты. Вырезка была вложена в листок бумаги, на котором тетя Кэрри написала: «Он нас покинул». Они с дядей Джорджем считали, что между кузенами произошла драка. Думаю, они так и не узнали о моей роли в этой трагедии. Я скорее бы вырвала себе язык, чем что-то им сказала, а Джорджи… Даже если он и помнил о том, что тогда произошло, у него было не все в порядке с головой и они ему не верили, я в этом не сомневаюсь. Я прожила свою жизнь, а Джорджи превратился в тень. Джорджи – это человек, которого я когда-то любила и в чьей смерти была и моя вина. Он привидение. Мое привидение.

Я уверена, что Сэм не хотел убивать Джорджи. Он был мальчиком, который превращался в мужчину. Он не знал своей силы. Это было стечением обстоятельств, Сэм. Стечением обстоятельств.

Я ни единому человеку не сказала о том, что видела, как мой брат поднял винтовку и ударил Джорджи по голове. Знал ли об этом мой отец? Он был врачом и наверняка мог отличить рану, полученную при падении, от раны, нанесенной другим человеком. Но об этом известно одному Богу.

Я приезжала домой два раза в год – на две недели на Рождество и на две недели в середине лета. Одна двенадцатая часть года. В каком-то смысле наши отношения оставались неизменными – отец по-прежнему держался отстраненно, с мамой было трудно общаться. Но теперь наши взаимоотношения осложнялись тем, что сделала я, и тем, что моя семья сделала со мной. Трудно сказать, что обо всем этом думал Сэм, – будучи близнецами, мы никогда не выражали вслух своих чувств друг к другу. Мы просто знали. Но теперь и это изменилось. Мы с Сэмом больше не знали друг друга. Он отдалился, хотя, когда я приезжала домой, был неизменно вежлив и любезен, что было для меня самым худшим наказанием, которое можно было придумать. Он обращался со мной как с чужой. Я больше никогда не плакала в его присутствии. Он при мне тоже не плакал.

Я приезжала домой, и мне удавалось сидеть с родителями и братом за одним столом, обсуждать маловажные дела и спать с ними под одной крышей только благодаря Генри Холмсу. Только потому, что он заставил меня осознать, что мои родители пошли на обмен. Они обменяли меня на Сэма. Но еще прежде я сама променял брата на кузена.