Книга КРУК - Анна Бердичевская

Самолет Асланяна улетал в одиннадцать, поехали за Павлом, разбудили, вытащили его из бесформенного синего пуфа, брошенного под гранатовый куст, который цвел вовсю, но в то же время плодоносил, мелкие кулачки юных гранатов начинали розоветь. Поэта повели завтракать за ночной, теперь уже утренний рождественский стол.

– Что ж вы меня раньше не подняли! – сердился Павел. – Ведь это же свинство – с Давидом не проститься…

Из сада на шум вышел помятый Вольф, а из кухни теплая и милая хозяйка вынесла горячий кофейник.

Вольф зевнул, хрустнул спиной и сказал:

– Спал в раю и радовался, как удачно помер – в рождественскую ночь, сразу после причастия…

Соню будить не стали, она досыпала на кушетке в кабинете хозяина. Проводили Павла втроем. Всю дорогу до аэропорта он говорил без умолку, рассказывал про метеоролога Олю на горе Полюд, про церковь в Чердыни, в которой настоятель дед, сын его – дьякон, внуки прислуживают по праздникам, попадья свечками торгует, а девки в хоре поют. Живут они бедно, но кулаками – у них лошадь, две коровы и трактор-развалина. Церковь на полном семейном обеспечении… Был Паша лихорадочно весел и полон надежд. На регистрации замолчал. Вдруг всполошился, что не везет подарок маме, выскочил из очереди и побежал в сувенирный ларек. Блюхер пошел за ним.

И пока они удалялись, о чем-то споря, Чанов вдруг попал в то мгновение, когда утро красило ровным светом стены древнего Кремля, когда они с Пашей стояли посредине Большого Устьинского (он даже название моста вспомнил, а тогда – нет, не помнил). Они смотрели на древнюю крепость, на облака соборов… Кузьма там наконец-то именно очутился, как хотел давно. И, наконец, именно услышал, что важного для него, для Чанова, сказал тогда Павел, и даже повторил вслух:

– Волчица маленькая… Дуня. Безгласная и неуместная… Она научилась лаять…

Вольф внимательно смотрел на Кузьму. Кузьма заметил взгляд Вольфа и спросил его:

– Вам Павел не рассказывал о волчице, которую лайка воспитала? – спросил он Вольфа.

– Припоминаю, – ответил Вольф, продолжая вглядываться в Кузьму. – У нее глаза светлые, темным обведены… как у чеченки…

– Да! – обрадовался Кузьма. – Я теперь знаю, как и чем буду дальше жить и даже заниматься…

Вольф покивал и отвернулся от Кузьмы. Он неизвестно, понял ли, но точно – не возражал.

Блюхер с Асланяном вернулись с пакетом, в котором лежали красные кожаные тапочки с овечьим мехом внутри и белым швейцарским крестиком на носках. Паша похвастался тапочками, зарегистрировался у опустевшей стойки и пошел на паспортный контроль. Он держался молодцом, был весел и уверял, что уже летом Вольф и все, даже Соня Розенблюм, непременно приедут к нему в Чердынь.

– Жаль только, вас не провожу сегодня, – сказал Павел Вольфу.

– Зато я тебя проводил, – ответил Вольф.

Поэты, молодой со старым, постояли, как лошади в степи, положив головы на плечо друг другу, была и такая репродукция из «Огонька» у Павла дома в Чердыни, на кухне за печкой… Когда Паша окончательно ушел и скрылся из виду, Вольф покивал, откашлялся и пошел к выходу.

Блюхер тоже уткнулся большой головой в плечо Кузьмы.

– Плачь, Облако в штанах… – сказал Чанов. – Знаешь, как по-французски «идет дождь»? Иль пле. ОН плачет. Думаешь, ОН, который плачет, – это кто?.. Вот тебе седьмое доказательство существования Бога – от французского языка. От безбожника Вольтера и натурфилософа Жан-Жака Руссо. Язык врать не будет.

Это вышло у Чанова вдруг и само. А Блюхер поднял голову, посмотрел на Чанова, покивал, отвернулся и пошел. Кузьма отметил про себя: «Точь-в-точь как Вольф. Понабрались мы друг от друга».

Вольф улетал после обеда. Обедали, конечно же, у священника. Было чем! Осунувшийся и веселый отец Георгий пил красное вино, ел, шутил с Вольфом и любовался проснувшейся, но все еще сонной Соней. После обеда гости поблагодарили хозяев, обнялись и расцеловались, вышли с чемоданами и сумками из прихожей в бесшумный лифт и спустились на грешную землю. Уже в машине Вольф позвонил, видимо, в Питер, ответа не дождался и загрустил. В аэропорту Вольф снова позвонил в Питер, и дозвонился, и грозно наорал на кого-то в трубку, но был доволен. Его ждали.

На прощание он поцеловал Соню в обе щеки и в лоб, перекрестил, сказал:

– Не плачь обо мне, розовый мой цветочек…

Затем чинно и не спеша пожал руки Васе и Кузьме, глянул Чанову в глаза и сказал:

– Я рад, что вы поняли – зачем.

Повернулся. И ушел, ушел, ушел…

Соня улетала в десять вечера.

– Давай дадим телеграмму Илоне, – сказал Кузьма. – Потом поедем в магазин, купим нашим мамам подарочки. И моей сестре. И Рыське…

Но правнук маршала взмолился отвезти его в Церн, он Славе из Гатчины обещал.

«Ниссан» мчал мимо скучного штакетника, и когда Кузьма притормозил у знакомой калитки, Блюхер – вышел.

– Соня, без меня не улетай, дождись! – крикнул Вася и отправился легкой походкой по шахматной дорожке в сторону стекляшки…

Кузьма меж тем понял, откуда именно надо отправить телеграмму Илоне. Через три минуты он подъехал к пластиковой желто-синей почте, они с Соней вошли, и Кузьма поздоровался с китаянкой, все так же сидевшей на своей жердочке. Она едва кивнула ему, на Соню посмотрела внимательно. Кузьма поклясться бы мог, что она узнала его и поняла, кому он писал телеграмму, испортив пачку бланков. Он испытывал к ней благодарность… На этот раз бланк заполняла Соня. Делала она это в первый раз, но справилась без помарок. Китаянка пересчитала буквы, Кузьма расплатился, и телеграмма улетела в Ригу на улицу Луны, 2.

Несколько часов Кузьма и Соня провели вдвоем, ездили и гуляли по Женеве, заходили в магазинчики, покупали подарки, целовались на набережной, замерзали, заходили в кафе и согревались, рассказывали друг другу друг о друге и не строили планов на будущее. Когда стемнело, они в последний раз забрались в синий «Ниссан» и отправились в аэропорт. Из аэропорта Кузьма позвонил в прокатную контору, сообщил, что машина больше ему не нужна. Через четверть часа сдал ее приехавшему пареньку, расплатился. И понял, что смертельно хочет выпить и что – можно. Он отвел Соню на второй этаж, в кафе, у которого стеклянная стена выходила на летное поле, заказал себе двести «Абсолюта» в графинчике и лимон, Соне зеленый чай и швейцарский шоколад «Гала-Петер». Мокрое взлетное поле отражало сотни огней, Кузьме казалось, что они сидят у озера. Он пил холодную водку, выжимая в нее лимон, Соня грызла горький шоколад, запивая его горячим чаем, они смотрели, как взлетают и садятся самолеты… Так бы и просидели посадку, если б не позвонил Блюхер, который уже примчался в аэропорт и потерял их.

– Вы где?

Через пять минут Вася с букетом роз прибежал в кафе и, отдышавшись, напомнил: