Книга Роковая женщина - Кэрол Нелсон Дуглас

Во время путаной речи умирающей Ирен едва заметно передвинулась, так что даже я не сразу это заметила. Она встала между мной и женщиной в ванне. Я вдруг осознала, что вижу только окровавленный голый локоть, а еще прямую спину подруги.

Но я не шелохнулась, поскольку мне было ясно: любое неосторожное движение лишь привлечет к Ирен или ко мне внимание безумной убийцы.

– А ты уничтожила их. – Примадонна произнесла обвинение спокойным тоном, словно речь шла о том, какой сорт чая заварить к завтраку.

– Я? Нет, я никого не убивала, кроме себя. И тебя – перед тем, как умру.

Последовало длительное молчание.

– Почему? – наконец спросила Ирен бесстрастным тоном.

Мина поняла, о чем говорит примадонна:

– Может быть, одна из них родила тебя. Это вполне правдоподобно: старые курицы так носились с тобой, всегда только с тобой! И я решила, что раз у моей дочери никогда не будет матери – той, которая так отчаянно ее хотела и так долго и безуспешно разыскивала, – то было бы ужасно несправедливо, если ты спустя столько лет найдешь свою мать. Эта Нелли Блай вбила себе в голову, что должна помочь тебе в поисках. Уж не знаю, по какой причине. Таким образом, ты частично права.

– Ты убила их. Софи и Саламандру. А может быть, сначала и Абиссинию? Просто из-за того, кем они могли мне приходиться?

– Все не так просто. Они фигурировали в журнале мадам Рестелл в качестве клиенток.

Я попыталась обойти Ирен, но мои юбки зашуршали. Послышался тихий плеск воды; спина примадонны напряглась. Похоже, я оказала ей медвежью услугу. Мне было страшно подумать, что я сделаю, если раздастся выстрел и моя любимая подруга упадет на пол бездыханной. Наверное, что-нибудь безумное.

Вот чем особенно пугало безмятежное безумие женщины в ванне: оно передавалось другим.

– Все они предали детей, убили их в собственном чреве, разве ты не понимаешь? Они не заслуживали того, чтобы жить. Ты шокирована. Разгневана. Ты меня ненавидишь. Но теперь слишком поздно. Что сделано, то сделано. Мертвых не вернуть.

Голос Мины становился все слабее, и я едва могла разобрать слова. Мне тяжело признаваться, но, увы, в моем сердце вспыхнула надежда, что ее скорая смерть неминуема. Если Ирен права, то эта женщина ответственна за гибель ни в чем не повинных людей. Но… я по-прежнему не совсем понимала, каким образом Мина причастна к преступлениям.

– Может быть, твоей матерью была сама мадам Рестелл, – злорадно протянула Мина. – Всегда существует такая возможность. Ты – дочь самой безнравственной женщины Нью-Йорка.

– Нет, – возразила Ирен. Тон был твердым, и я поняла, что ей теперь наплевать на последствия, которые могут вызвать ее неосторожные слова. – Это ты самая безнравственная женщина Нью-Йорка, и этот титул давно тебе принадлежит, хоть ты держишь свои делишки в тайне. Ты заработала его одиннадцать лет назад, когда убила мадам Рестелл.

Глава сорок четвертая

Венерин волос

Кровавое окончание кровавой жизни.

Эндрю Комсток, секретарь Общества борьбы с пороком, при закрытии дела Энн Ломан (1879)

Я ничего не могла с собой поделать.

Почти не дыша, я силилась увидеть из-за спины Ирен лицо этого несчастного, порочного создания, медленно умиравшего в ванне, но желавшего захватить с собой на тот свет еще одну невинную душу. Просто потому, что та жива и может дышать, а она уже нет.

И теперь взгляд расширенных глаз был направлен на меня, как и дуло пистолета.

В отличие от Ирен, я имела честь знать имя своей матери: Элис. Она отдала свою жизнь ради того, чтобы я появилась на свет, и мой долг перед матерью неохватен: ведь она принесла такую неслыханную жертву.

Решительно отбросив в сторону подругу, как сноп пшеницы во время жатвы, я выступила вперед. Теперь мы оказались лицом к лицу с женщиной в кровавой ванне, лицом к лицу с ее трагической историей и ее пистолетом.

– Нет! Нет, Нелл! – раздался громкий вопль Ирен. Мощное глубокое сопрано остановило бы даже баса в роли Мефистофеля.

Но я-то была всего лишь шропширской девушкой и дочерью приходского священника, а уж если такая разозлится, с ней шутки плохи.

Я шагнула к страшной ванне… и поскользнулась на мокрых плитках. В тот же момент откуда-то сверху на нас обрушился гигантский темный паук, накрыв меня малиновой паутиной. Теперь я точно знала, что сошла с ума, как Мина. Ирен, которая слишком поздно подхватила меня под локоть, упала вместе со мной.

Нас обдало волной мерзкой воды, смешанной с кровью и душистым мылом. Я начала захлебываться, и меня чуть не вырвало, как будто вернулась морская болезнь.

Через минуту Ирен с силой хлопнула меня по спине:

– Все хорошо, Нелл. Посмотри!

Я приоткрыла влажные ресницы и увидела, что пистолет, в который намертво вцепилась Мина, сейчас поднимает с пола чья-то рука. Кто же это?..

Я взглянула на изогнутый борт медной ванны и никого не увидела. И тут же представила себе, как Мерлинда-русалка, уйдя под воду, вдыхает кровь на потеху невежественной публики. Публика всегда невежественна. В этом заключается магия сцены и трагедия жизни.

Пока я откашливалась, подруга подняла меня на ноги.

– Вот бы тебя задушить, – прошипела она любовно.

– Полагаю, у тебя не найдется под рукой эктоплазмы. Что это было?

Прежде чем она успела ответить, из-за ванны поднялся Шерлок Холмс. Если он и был тем самым пауком, то кого-то явно поймал в свою паутину. На черно-белых плитках лежал кокон из малиновой бархатной портьеры, и оттуда сочилась красная вода.

Сыщик высвободил из-под края безжизненную руку и начал считать пульс. Затем покачал головой, и стало ясно, что никто на свете никогда больше не услышит биение этого пульса.

– Она давно была на грани смерти, но великая ненависть может отсрочить неизбежное.

– Как… как вы?.. – пролепетала я.

– Он начал осматривать ванную комнату, Нелл, пока Мина сосредоточила все свое внимание на нас. – Ирен бросила взгляд на потолок и на окно в форме полумесяца. Теперь на нем не было портьеры, и сквозь стекло, как пейзаж в рамке, виднелась черная ночная улица. – Да, вот это был прыжок!

– В конце концов, ее ненависть вытекла вместе с кровью, – сказал Холмс, глядя на малиновый кокон на полу, походивший на большого младенца, завернутого в роскошные пеленки. – Она действительно никого не убивала сама – только несчастную мадам Рестелл.

– Вот почему она не перерезала себе горло! – воскликнула я. – Такая смерть полагалась только врагу – или доброй «мамочке», которая, по мнению Мины, предала ее. Она зависела от мадам, пристроившей ее младенца наилучшим образом. Бедная сумасшедшая… – Я сама толком не знала, кого имею в виду.