Книга Живу тобой одной - Стефани Блейк

– Мне, наверное, не следует вмешиваться, Хэм… Но… тебе не кажется, что ты с ними уж слишком сурово? Они честные, порядочные люди.

– Ты прав. А честные, порядочные люди заслуживают уважения. Но главное, они должны сами себя уважать. Послушай, Нат, сейчас я скажу тебе кое-что такое, что необходимо знать. Мне это знание далось нелегко. Тебе же оно ничего не будет стоить.

Я уехал из Найтсвилла в двадцать четыре года. За все это время я не заработал ни одного доллара. Всю свою жизнь я убивался на ферме: сначала работал на отца, потом – после его смерти – на себя самого. Но это совсем не то, что остаться одному, стоять на своих собственных ногах. Я всегда знал, что у меня есть деньги: в банке, в ценных бумагах или в виде другого имущества. Они в любом случае принадлежали мне, не важно, гробился бы я на работе или отсиживал задницу в тенечке. Я хорошо помню, как получил первый чек, когда работал матросом. Я его тут же обналичил. Вышел из банка, карман оттопыривается от толстой пачки денег… Как же хорошо я себя в тот момент чувствовал! Бродил по улицам моряцкой походочкой, враскачку, и думал о том, что всего на свете могу добиться. Вошел в первый попавшийся бар, заказал пива. – Он с наслаждением причмокнул губами. – Лучшего я в жизни не пробовал! Потом заказал гамбургер, и он показался мне вкуснее того первоклассного филе, которое мы делали здесь из мяса собственных коров. Потом купил пару туфель от Тома Макана. Кожа мягче перчаточной… Ты понимаешь, что я хочу сказать? Я заработал эти деньги! Драил палубу, полировал металл, стоял на вахте в бушующем море в зимние холода. От пронизывающего ветра ресницы слипались, пальцы превращались в ледышки. Но я был свободен. Сам по себе. Один. И не нуждался ни в каком наследстве. – Он уперся пальцем в грудь Нату. – В один прекрасный день тебе тоже захочется вырваться. Доказать что-то всему миру, но главное – самому себе. Вот это составляет основную гордость для человека. Прекрасно, когда тебя уважают, но достичь этого не так-то просто. Вначале надо научиться уважать самого себя. Вот почему я так разговаривал с Артом, Лемом и Стэном.

– По ней ты тоже хорошо прошелся. Надо же – «разыгрывает из себя щедрую королеву»! Если бы она слышала, ты бы получил.

Хэм угрюмо кивнул. Да, Келли не из тех, над кем можно смеяться безнаказанно. Хэм не торопился раскрывать карты, хотя и понимал, что от разговора не уйти.

– Твоя мать всегда стремится к власти. Можно подумать, она урожденная Найт.

Нат встал на защиту матери:

– Ты думаешь, она продолжает помогать бедным только потому, что это дает ей ощущение власти над ними?

– А почему же еще?

– Ты к ней несправедлив, Хэм! Она много дала здешним жителям. И обошлось ей это дороже, чем она могла себе позволить. Я слышал, как бухгалтеры и юристы говорили ей об этом, в июле.

– А что такое деньги, как не средство для приобретения власти? Власть всегда обходится недешево. Тот, кто ее ценит, готов заплатить любые деньги, чтобы ее получить и удержать. Моя мать часто упрекала отца в гордыне, в том, что он гордился Найтсвиллом, гордился тем, что Найты основали поселок и «владеют» им, как феодалы своей личной вотчиной. Она ощущала это по-другому – будто поселок и его жители владеют Найтами.

На этом Хэм решил пока остановиться. Пусть Нат додумывает сам. Наверняка пытливый ум юноши приведет его к нужным выводам.

Нат, со своей стороны, был заинтригован философией Хэма. Кое-что в ней вызывало у него скептическое отношение, но он пока держал сомнения при себе.

Последовавшие за этим дни и недели убедили Ната в том, что Хэм – более глубокий философ, чем ему показалось вначале.

Троим работникам жесткое внушение Хэма, судя по всему, принесло немалую пользу. Он оказался строгим, но справедливым работодателем. Не скупился ни на критику, ни на похвалу. К концу сентября Лем, Арт и Стэн общими усилиями не только выполнили все, что он от них требовал, но сделали многое по собственной инициативе. Он пробудил в них трудолюбие, и им самим это нравилось.

– Для них это новое, захватывающее ощущение, – объяснял он Нату. – Найтсвилл столько времени прозябал в полном бездействии, что они успели забыть, что это такое, когда у тебя есть будущее.

К середине ноября работы по ремонту и покраске домов в Найтсвилле и Уитли были закончены, и снаружи, и внутри. Амбар в форме корабля, выкрашенный в огненно-красный цвет, ярко выделялся на фоне зеленой травы. Все поля вспахали. Хэм купил двух молочных коров, шесть кур-несушек и двух лошадей.

Он решил, что пора начинать всерьез обращать людей в свою веру. Начал с универсального магазина, куда по вечерам приходило немало людей встречать экспресс, проходивший из Олбани в Форт-Эдвард. Все ждали самого волнующего момента, когда из почтового вагона выбросят на землю парусиновые мешки с почтой. Они летели, разбрасывая тучи пыли, и приземлялись у ограды над ручьем.

Для окружающих это служило сигналом: все устремлялись в магазин и ждали, пока Алва сортировал письма. Дети осаждали прилавок с дешевыми конфетами, прижав к стеклу расплющенные носы и грязные пальцы. Широко открытые серьезные печальные глаза не могли оторваться от сокровищ, которые не многие могли себе позволить.

Почта, приходившая в Найтсвилл, состояла в основном из рекламных проспектов и давно просроченных счетов. Так сказать, отчеты от сынков и дочерей, которым улыбнулось счастье – им удалось вырваться из стоячего болота, именуемого Найтсвиллом.

Алва Ламберт и его жена Рена казались меньше ростом и худее, чем он их помнил. На них старость подействовала как волшебный напиток в пузырьке Алисы. Теперь будут уменьшаться и уменьшаться, пока не исчезнут совсем.

Однажды вечером Хэм столкнулся с Биллом Миллером, бывшим кузнецом. Теперь его когда-то мощная фигура расплылась от пива и свиного жира.

– У меня есть для тебя работа, Билл. Надо подковать заново двух моих лошадок. А тип, у которого я их купил, ищет работника для своих конюшен. Он живет за Клинтоном. Насколько я понял, эта работа как раз для тебя.

Толстяк запыхтел, как паровоз. Лицо его побагровело. Заговорил заплетающимся языком:

– Ну… это… я… конечно… спасибо… но… – Он зашелся в приступе удушающего кашля.

– Что с тобой, Миллер? Ты ведешь себя как классная дама, которой сделали неприличное предложение.

Все вокруг засмеялись. Подошли ближе. Алва хохотнул в почтовом окошке.

– Вот именно, неприличное… О чем ты говоришь, Хэм? Какая работа? Значит, ему придется ездить на поезде в Клинтон, целый день ходить трезвым, потеть на работе? И пособия тогда уже не будет. Ему больше подходит просиживать штаны на лавочке и потягивать пиво. От получки до получки – от государственного пособия до выплат миссис Мейджорс.

– Ты и в самом деле собираешься до конца дней жить на подачки? Тебя это устраивает? Пресмыкаться, как лакей, перед герцогиней в особняке за рекой?

– Никакой я не лакей и ни перед кем не пресмыкаюсь. А миссис Мейджорс – добрая женщина и хорошо с нами обращается.