Книга Добро пожаловать в мир, малышка! - Фэнни Флэгг

Но его жена и дети не были счастливы. Доктор Ле Гард за многие годы привык верить, что должен быть гордостью своей расы, помогать своему народу, дети же его таких взглядов не разделяли.

Доктор Ле Гард часто думал о том дне, когда рядом с его фамилией в разрешении на работу появилась буква «Н». Это заняло всего секунду, но эта одна секунда, эта одна буква изменили весь ход его жизни и жизни его детей. И даже сегодня, сидя в своем кабинете столько лет спустя, он спрашивал себя, правильно ли поступил, сказав правду. Видя, как его жена умирает несчастливой, как страдают его дети, он спрашивал себя: а если бы ему дали сейчас шанс вернуться и солгать, сделал бы он это?

Он был глубоко религиозным человеком, но не знал ответа. Он знал только, что потерял своего любимого сына. Его любимый Тео исчез, и теперь он, возможно, потеряет и дочь, Маргарет. Он чувствовал, как она удаляется, ускользает.

Он открыл ящик и вынул единственную вещь, оставшуюся от Тео. Потом перечитал письмо, как перечитывал каждый день вот уже пять лет.

Дорогой папа,

Пожалуйста, прости, но я больше не могу быть твоим сыном. Я старался чувствовать то, что чувствуешь ты, но я не похож на тебя, я не чувствую родства к негритянской расе, а защищать дело, не чувствуя к этому тяги, и добра не принесет, и самого меня разрушит. Пусть выступают другие, те, чьи чувства глубже, а убежденность сильнее. Я должен пробиваться сам, себя искать, а не тащить на плечах целую расу.

Разве ты не понимаешь, папа, я стану не просто человеком, играющим на скрипке, а чернокожим, играющим на скрипке. Каждый мой шаг станет делом политики. Музыка не судит того, кто ее играет, а люди судят. Ты говоришь, что лгать — грех, но, папа, вся моя жизнь — ложь. Я застрял между двух лживых фактов. Я не негр и не белый, я ничто, нечто среднее. Я говорю одну ложь, только чтобы не говорить другую, но что бы я ни сказал, я все равно лгу. Ты говоришь — да будет воля Господня, но я не верую в Бога, который требует, чтобы я принес себя в жертву из-за каких-то придуманных людьми законов. Я не от тебя ухожу, я ухожу от негритянской расы, которая только и делала, что оскорблялась по поводу моей белой кожи и причиняла тебе сердечную боль. Это не мой народ, папа. Мой талант им не принадлежит. Он мой и только мой. Я еду туда, где смогу быть свободным. Пожалуйста, не ищи меня. Забудь обо мне. Я буду всегда любить тебя.

Тео

Слезы набежали на глаза старика. Бедный Тео. Как будто он мог забыть о мальчике, которого любит, мальчике, которого держал на руках. Он сложил потертый листок.

Такое часто случалось. Тысячи человек не выдержали давления расового разделения и беззвучно растворились, ускользнув в мир белых, но и там их ждала нелегкая жизнь.

Дена Нордстром, репортер

Элмвуд-Спрингс, штат Миссури

1978

Едва войдя в дом, Дена позвонила доктору Диггерс и рассказала о матери.

Диггерс удивилась не меньше самой Дены.

— Что ж, должна сказать, я ждала чего угодно, только не этого. А уж я-то могла бы догадаться. Когда я начинала практику, половина моих пациентов были как раз из тех, кто перешел к белым. О да, к сожалению, я об этом все знаю, и, должна сказать, это та еще дрянь. Неважно, еврей ли ты, перешедший к неевреям, или черный, перешедший к белым, коварное это дело, под каким соусом ни подай. Важно вот что: как вы себя чувствуете?

— Преданной, наверное. Запутавшейся. Потерянной, как будто я никогда по-настоящему не знала свою мать.

— Милая моя, да, была большая часть ее души, о которой вы не знали, но теперь у нас есть внятное объяснение, почему она казалась такой отстраненной. Может, она испытывала смертельный страх двадцать четыре часа в сутки. Притворяться — сложное дело, и к этому в комплекте прилагается целый ряд проблем. Чувство вины, дезориентация, ощущение изоляции, обмана, покинутости. Очень большой стресс. Я видела, как люди сходят от этого с ума.

— Все это понятно, непонятно только одно: почему она мне не сказала. Я могла бы ей помочь.

— По поводу причин не нам судить, но точно не потому, что она вам не доверяла. Это был обыкновенный страх. Если строишь жизнь на такой лжи, сплошь и рядом становишься параноиком. Может, она боялась кому-либо довериться.

— Но я — не кто-нибудь. Я ее дочь.

— Да и она могла бояться вас потерять, бояться, что, если вы узнаете, вы ее разлюбите. Я с таким встречалась. В попытке удержать люди отталкивали как раз тех, кого не хотели терять. Слушайте, я не говорю, что ваша мать поступила правильно, но она имела причины бояться. Вы должны понять, какие тогда были времена. В ее детстве не было такого понятия, как интеграция. Черные и белые — это были два разных мира.

— Я знаю, но ведь шел 1959-й, разве она не видела, что все меняется? Принимаются новые законы.

— Вряд ли она это видела. Судя по вашим рассказам, я подозреваю, что она не очень-то понимала, что вокруг происходит. Люди, которые притворяются белыми, слишком заняты тем, чтобы постоянно оглядываться, скрывать следы, они уже ничего другого не замечают. Вероятно, ее заклинило на этом страхе, как будто в голове крутилась одна и та же пластинка, и ничего другого она уже не замечала.

— Думаете, это имеет отношение к ее исчезновению?

— Возможно. Люди, сбежавшие от одной жизни, часто делают это снова.

— Но почему именно тогда? Почему в Рождество? Почему она не могла подождать?

— Ох, дорогая вы моя, может быть сотня разных причин. Она могла кого-то встретить или дойти до точки, не выдержав ежедневного стресса. Знаете, все по-разному справляются со стрессом. Но похоже, это длилось годами, и просто она больше не могла выдержать и сломалась психически, потеряла связь с реальностью. Такое постоянно случается. Люди выходят в магазин и больше не возвращаются, исчезают в никуда. Но главное — вы наконец поняли, что ее проблемы не были связаны с тем, как она к вам относилась. Она дала вам всю любовь, какую могла. Этого было недостаточно, но что делать. Это нечестно, но это жизнь. Теперь мы хотя бы знаем причины ваших проблем. Следующий шаг — попробовать их принять и жить дальше. Ну что ж, теперь скажите, когда вы возвращаетесь в Нью-Йорк?

— Не знаю, пока не думала.

— Да, видимо, вы еще в состоянии шока. Окажите мне любезность, не решайте пока ничего, ладно?

Вечером Норма и Мак принесли ей горячий ужин.

Когда Дена рассказала, что считает доктор Диггерс, на лице Нормы явно отразилось облегчение.

— Я так рада, что наконец все прояснилось. Я-то всю жизнь дергалась, что мы что-то не то сделали или просто ей не понравились.

Следующие три дня у Дены прошли как в тумане, а спустя неделю она проснулась среди ночи и села в кровати. Что-то было не так, не складывалось. В истории отсутствовало звено. Теория доктора Диггерс казалась приемлемой, но слишком упрощенной, притянутой за уши.