Книга Гавайи: Миссионеры - Джеймс Миченер

– Так это же хула!

Даже не предупредив Иерушу о том, куда и зачем он уходит, Эбнер отправился на поиски злосчастного места, откуда неслись звуки давно запрещенной хулы. Миссионер пытался по эху определить, где же скрываются эти невидимые барабаны, и долго бродил от одного дома к другому, пока, наконец, не определил точно ту саму хижину, откуда и доносилась проклятая барабанная дробь. Торопливо продвигаясь по извилистой тропинке, Эбнер был полон решимости немедленно схватить похотливых любителей пирушек и веселья, чтобы сразу же и наказать их, как вдруг из-за высокого дерева вышел гаваец и, между прочим, встал на пути у миссионера, небрежно осведомившись:

– Куда вы так спешите Макуа Хейл?

– В том доме, как мне кажется, играют запрещенную хулу! – зловеще прошипел Эбнер. Но, наверное, этот островитянин выполнял роль часового, потому что как только Эбнер во рвался в дом, он обнаружил внутри него только нескольких женщин, распевающих гимны. Барабанов нигде не было видно.

– Куда вы их попрятали? – взревел Эбнер.

– Кого попрятали, Макуа Хейл?

– Барабаны.

– У нас нет никаких барабанов, – с обезоруживающей простотой объяснили собравшиеся. – Мы пели гимны, готовясь к воскресной службе.

Но когда он в следующий раз незаметно подкрался к тому же дому, то снова услышал бой барабанов. Тогда он поделился с Иерушей своими опасениями:

– В этом городе происходит что-то странное. И меня сводит с ума, что я никак не могу определить, что же это такое! – Он даже не стал ужинать, а когда в небе появилась луна, сурово произнес: – Я не буду спать, пока не выясню, что за зло готовится за моей спиной.

Несмотря на протесты Иеруши, он вырядился в белую рубашку, свой лучший галстук, фрак и касторовую шляпу. Затем, вооружившись на всякий случай массивной тростью, он вышел в теплую тропическую ночь и для начала несколько минут просто постоял молча под звездами и шелестящими пальмами, отчаянно пытаясь догадаться, что же происходит в его приходе. Однако на этот раз никаких подозрительных звуков он не уловил.

Поначалу миссионер даже подумал о том, уж не вздумал ли Мэрфи возобновить хулу в своей винной лавке, но когда он тихо подкрался к питейному заведению, то выяснил, что там царил полный порядок. Затем Эбнер направился к пирсу, подозревая в сговоре капитанов китобойных судов и Келоло, которые вместе могли устроить какой-нибудь развратный праздник. Но на кораблях, залитых призрачным лунным светом, царила тишина.

Затем, пока он так и стоял у дальнего конца пирса и наблюдал за кораблями, священник внезапно заметил краем глаза мерцающий огонек к югу от берега. Поначалу он не стал обращать на него внимания, подумав лишь: "Какой-нибудь ночной рыбак вышел на ловлю с факелом". Однако огонек не перемещался, как если бы находился в лодке, и встревоженный Эбнер пробормотал:

– Да это не один факел! Там их несколько.

Тут Эбнеру сразу же припомнился новый травяной дом на территории, принадлежавшей когда-то Маламе, собравшиеся там кахуны, и, подобно рыбе, привлеченной светом факела, он захромал от пирса к краю кораллового рифа, мимо форта, больших домов алии, направляясь к дворцу. Когда он бесшумно шагал по песку, свет факелов становился все ярче, и тогда Эбнер догадался, что здесь идет какая-то торжественная церемония, на которую его не пригласили. Поэтому он проявил крайнюю осторожность, перемещаясь от ствола одной кокосовой пальмы к другой, пока, наконец, не достиг такого места, откуда мог скрытно следить за всем тем, что происходило на территории дворца. Первое, что открылось его взгляду – огромное скопление охранников у ворот, выходящих на главную дорогу. "Этих стражей выставили специально, чтобы они не пропустили сюда меня, – с удовлетворением подумал Эбнер, но тут же опять заволновался: – Так какое же зло задумал мой народ?"

Долго священнику ждать не пришлось, так как от группы людей, сидевших в кружок и поедавших жареную свинину, отделился один – им оказался Келоло и выступил вперед, одетый в великолепные наряды желтого цвета. За ним последовали шестеро кахун в накидках из перьев. Внезапно Келоло подал какой-то знак рукой, и со стороны пляжа послышался звук барабанного боя. Его подхватил ещё один барабан, и вскоре воздух заполнила частая дробь, поддерживающая определенный ритм, похожий на учащенное сердцебиение. Так же внезапно из толпы собравшихся вышли шесть женщин, тех самых, которых Эбнер видел накануне распевающими церковные гимны. Тела их были обнажены до пояса, волосы украшали ярко-красные цветы, на плечи красавицы набросили ожерелья из блестящих черных орехов, а на ноги надели браслеты из акульих зубов, которые сразу же защелкали, как только началась древняя, но не забытая хула.

Эбнер, часто ругавший этот танец и выступавший за его запрещение, сам никогда не видел, как он исполняется. И теперь, когда раскачивающиеся юбки из листьев дерева ти начали перемещаться в полутенях двора, Эбнер впервые обратил внимание на то, какой торжественностью и грацией отличался этот танец. Женщины казались ему бесплотными духами, трепещущими в ритме с ночным ветерком: сначала в движение приходила голова и плечи, затем словно бы волна пробегала по полным рукам и плавно заканчивалась у бедер. Это единое движение напоминало какую-то симфонию гармонии и красоты. Эбнер в растерянности забормотал: "А я-то всегда думал, что обнаженные мужчины и женщины…" Но его мимолетное впечатление отступило перед событием, произошедшим в следующую минуту. Миссионер стоял, потрясенный увиденным, а вперед вышел чтец заклинаний и, заслонив собой танцовщиц, начал горестно напевать какую-то молитву. Правда, вскоре в его голосе стали чувствоваться и нотки ликования:

О великий Кейн, стражник небес!

О великий Кейн, стражник ночи!

Король всех богов, правитель людей,

Кейн, Кейн, Кейн!

Приди к нам, благослови нас

И участвуй в нашей церемонии.

Эбнер смотрел на все происходящее и не верил своим глазам. В этот момент из только что отстроенного травяного дома вышел Келоло. В руках он бережно и почтительно нес древний камень, символизирующий Кейна. Эбнер был уверен, что этот камень уже давно уничтожен, но он каким-то образом продолжал существовать. Видимо, причиной тому была любовь Келоло. И вот теперь вождь поставил его на небольшой каменный алтарь возле самого берега, после чего выкрикнул:

– О великий Кейн! Твой народ приветствует твоё возвращение домой!

Над толпой повисла полная тишина, и гавайцы, один за другим, подходили к алтарю и клали на него цветы. Когда этот ритуал был завершен, кахуны начали нараспев читать всевозможные заклинания. Затем, по приказу Келоло, барабаны заиграли новый ритм, более быстрый и неистовый. Танцовщицы стали раскачиваться с ещё большей энергией, а жители Лахайны приветствовали возвращение своего древнего и любимого божества.

Невзирая на сотню проповедей Эбнера и две сотни гимнов, посвященных уничтожению идолов, все же этот камень был первым, который воочию лицезрел сейчас священник. И он уставился на него, не в силах отвести взгляда, потому что была в нем какая-то нечестивая привлекательность и тайное обаяние. И то, что идол смог внушить своим почитателям удиви тельную смесь экстаза и благоговения, только подчеркивало его силу и уникальность. Именно этот камень помог миссионеру понять о гавайцах то, что ранее было недоступно ему и казалось непостижимым: постоянные религиозные привязанности, особую любовь к историческим событиям и прошлому, а также стремление к таинственности. Сейчас Эбнеру очень хотелось выбраться из своего укрытия, подбежать к камню и сбросить с алтаря этого идола, который поддерживал в его прихожанах совсем не христианские настроения.