Книга Император Юлиан - Гор Видал

Появились музыканты, заиграла музыка, и перед нами стали плясать сирийские танцовщицы. Думаю, они хорошо знали свое дело. Они неистово раскачивались, подпрыгивали высоко в воздух и изображали всякие непристойности с чашами, как это и положено в таком танце. Воспользовавшись тем, что все увлеклись зрелищем, я похлопал по плечу юношу, сидевшего на полу предо мной. Он вздрогнул и в страхе обернулся - лицо его от испуга побелело как полотно. На вид ему было не более восемнадцати, судя по белой коже и серым глазам, это был македонец, а большие мозолистые руки с черными ногтями выдавали в нем ученика кузнеца или ювелира.

- Что, господин? - спросил он прерывающимся от волнения шепотом.

- Зачем вас сюда привели?

- Не знаю, господин.

- Но как ты сюда попал?

- Они… - Он указал на доместиков. - Я шел домой с серебряного рынка - я там работаю, - а они меня схватили и заставили идти вместе с ними.

- А сказали зачем?

- Нет, господин. Нас не убьют, правда? - Ничто не может сравниться со страхом простолюдина, оказавшегося в незнакомом месте.

- Нет, - сказал я твердо, - вас не тронут.

Между тем сирийских танцовщиц сменили женщины, одетые жрицами египетской богини Киры. Их ритуальные жесты были мне знакомы, но все же, думаю, это были не настоящие жрицы, а просто гетеры, изображающие священные эротические танцы. Для нынешней карнавальной ночи это было вполне естественным началом. Они исполнили перед нами все таинства Киры, включая обряд оплодотворения с огромными деревянными фаллосами. Последний эпизод привел "лиц, приближенных ко двору" в восторг, и они принялись громко рукоплескать, а евнухи в экстазе вздыхали и мерзко хихикали. Хотя мне и не очень нравится культ Киры, такое осквернение ее таинств меня возмутило.

Но вот и "жрицы" удалились. Несколько коренастых доместиков подняли юношей и девушек и заставили пройтись парами перед ложами евнухов. Это походило на прогулку молодых людей на празднике в провинциальном городке, только двигались они уж очень неловко и вид у них был смущенный и затравленный. Так прошло несколько минут, и вдруг Фаларид поманил к себе одну из пар. Это послужило сигналом для других евнухов, и они кинулись выбирать себе жертву, шипя, как стадо рассерженных гусей.

Внезапно Фаларид протянул руку и разорвал платье девушки на плече; оно соскользнуло к ее ногам. Вокруг меня послышались возбужденные возгласы. Я от неожиданности просто оцепенел. Девушка попыталась прикрыть платьем грудь, но Фаларид снова рванул; на этот раз платье из дешевого полотна с треском разорвалось донизу и осталось у него в руке. Девушка осталась стоять нагой, скрестив руки на груди, будто жертва, приведенная на заклание. Затем, повернувшись к юноше, Фаларид задрал подол его туники до самого живота. Послышался громкий смех: под туникой у бедняги было голое тело. Схватив одной жирной рукой девушку, бледную от стыда, а другой - юношу, совсем пунцового от смущения, Фаларид повалил их на ложе.

Другие евнухи тоже бросились срывать одежды с перепуганных до смерти жертв. Никто не оказал им сопротивления, только какой-то юноша непроизвольно отшатнулся, и тогда один из доместиков с силой ударил его плашмя мечом по ягодицам. В этой чудовищной сцене что-то показалось мне смутно знакомым. Лишь несколько дней спустя я понял, что именно: так дети разворачивают подарки. Евнухи во всем уподобились жадным детям. Они срывали одежды с юношей и девушек точно так же, как дети срывают обертку с только что полученного подарка, желая поскорее узнать, что там внутри. Своими короткими пальцами они ощупывали нагие тела, подобно детям, перебирающим новые игрушки; особенно их привлекали половые органы, как мужские, так и женские Представьте себе пятьдесят огромных младенцев, играющих вместо кукол живыми людьми, и вы поймете, что видел я той ночью.

Оцепенев от изумления, я сидел бы там, наверное, целую вечность, не упади мой взгляд на юношу, с которым я только что говорил. Он лежал распростертый на коленях у евнуха, напуганная девушка обильно поливала ему живот медом из ковша, а евнух тем временем ласково его поглаживал, готовя к бог знает какому разврату. С меня было довольно.

Я встал и вышел на середину зала. Один из доместиков грубо схватил меня за плечо, и капюшон свалился, открыв лицо. Этого было достаточно. Музыканты один за другим умолкли. Никто не двинулся с места. Никто не издал ни звука. Только молодые люди тупо, безо всякого интереса смотрели на меня. Я подозвал к себе трибуна, сидевшего в первом ряду. Среди присутствовавших офицеров он был старшим по званию. Он подошел и дрожащей рукой отдал мне честь. Указав на юношей и девушек, я тихо, так, чтобы только он один мог слышать, приказал: "Этих по домам". Затем я повернулся к Фалариду:

- Всех евнухов арестовать. Присутствующих доместиков - под домашний арест.

В наступившей гробовой тишине мы с Оривасием покинули пиршественный зал.

Оривасий считает, что я принял происходившее слишком близко к сердцу из-за обета безбрачия, но дело вовсе не в этом. Основополагающий принцип любого цивилизованного общества заключается в том, что ни один человек (тем более получеловек) не имеет права подчинять своей воле другого. Будь юноши и девушки гетерами по доброй воле, я бы, может, и простил евнухов, но той ночью - а как выяснилось, она была далеко не единственной - в пиршественном зале творилось жестокое беззаконие.

Приск: Юлиан часто вспоминал об этой ночи в покоях евнухов, и, по-моему, он наивно придает ей чрезмерное значение. Дурные привычки дворцовых евнухов общеизвестны, и едва ли увиденное было для Юлиана полной неожиданностью. Что и говорить, неприятно узнать, что подобное творится у тебя под носом, но число придворных римского императора составляет двадцать пять тысяч человек, и дворец - это целый маленький мир, во всем подобный большому. Однако если Юлиан что-то вобьет себе в голову, возражать ему бесполезно. Он прогнал всех евнухов до единого, и жизнь во дворце превратилась в ад кромешный. Прежде всего, никто не знал, где лежат припасы, и каждый день приходилось снаряжать экспедиции для поисков на чердаках и в подвалах. В результате разразилось несколько новых скандалов. Так, в подвалах дворца Дафны был обнаружен целый тайный монетный двор, на котором несколько предприимчивых доместиков чеканили фальшивую монету.

За время моего знакомства с Юлианом я заметил, что он старательно избегает соприкосновения с некоторыми сторонами человеческой жизни. Одной из них была плотская любовь. Он сделал вид, что был шокирован забавами евнухов со свободными людьми, которых те принуждали служить своим утехам. Это, конечно, дурно, и в порядочном обществе так поступать не принято. Естественно, подобного нельзя допускать, но что в этом такого поразительного? Юлиан между тем пишет и часто говорил мне, будто был свидетелем какого-то ни с чем не сравнимого кошмара. На самом деле это далеко не так.

В конце концов я спросил его напрямик: известно ли ему, что творили его солдаты в германских и франкских селениях? Знает ли он, что они в своей похоти не щадили ни женщин, ни мужчин, ни детей? Юлиан пустился было в отвлеченное теоретизирование о жестокостях войны в целом, но я припер его к стене и вырвал признание: он действительно слышал о таких случаях (насколько мне известно, он лично наказал за изнасилования не менее десятка солдат), но всегда считал их неизбежными издержками войны. Вообще, простодушие и наивность Юлиана в некоторых вопросах меня поражали. Обет безбрачия, который он дал после смерти Елены, не был, как некоторые (в том числе одно время и я) считают, позой. Юлиан совершенно искренне умерщвлял свою плоть - поэтому, кстати, он не любил чужих прикосновений и избегал появляться там, где можно было увидеть обнаженное человеческое тело, особенно в банях.