Книга Жы-Шы - Сергей Четверухин

Нет, вроде встрепенулся, открыл рот:

– Давно хотел тебя спросить…

– Отвечу на любой вопрос.

– Почему вы все время говорите «Жы-Шы»?

– Ха! Это Лютый выдумал года два назад. Называется «Подрыв национальной идеи». Мы не мелочимся.

– Почему – подрыв?

– Потому что – нарушение первого и главного правила русского языка. А у нашего народа не может быть другой пристойной национальной идеи, кроме русского языка.

– А зачем подрывать?

– Ух! Чтобы не спать. Чтоб каждый раз строить заново. Каждый день… Чтобы думать.

– Сайт надо делать, – спокойно продолжает он, будто не слыша меня, уставившись в одну точку на ветровом стекле.

– Мы собираемся. Литерные. ру.

– Без сайта нельзя. Пусть все, кто захочет, подвигами делятся.

Он продолжает говорить монотонно и отстраненно, как зомби. Мне снова становится страшно за него.

Я никогда не успеваю испугаться по-настоящему – каждый раз приходит пора парковаться. Рельсо-шпально-складской микрорайон совсем, кстати, близко к центру столицы. Мы выгружаемся у монументальной серо-бетонной «шайбы», напоминающей недостроенную обсерваторию, при условии, что стройка началась лет сто назад.

– Знакомься, – я киваю на «шайбу», – пиратские склады. То есть были пиратскими месяц назад. Пиратов разоблачили, посадили, а домишко – временно гостеприимен.

Мы обходим здание по кругу, и я выстукиваю условленную морзянку по горбатой двери из металла, грубо заляпанного черной краской.

– А смысл? – раздается приглушенный голос с той стороны.

– Тараканы учат смирению. – Я с трудом сдерживаю хохот, глядя на вытянутое лицо папарацци, когда он слушает наш обмен сегодняшними паролями.

Дверь скрипит, как столетняя старуха, приотворяется, и в щель просовывается заспанная физиономия Никитоса.

– С кем приперлась? – дружески приветствует он.

– Отпирай. Это твой новый друг.

Они поладят. Чую пирсингом. Мои старые, потрепанные во флэшмобах друзья и этот… новый, стиснутый обидами, перегруженный иллюзиями, растерянный, ежистый. Но родной.

– Чем докажет? – спросили меня Лютый, Никитос, Сандро, Илона, когда я сообщила, что приведу его.

– Спасет, – пообещала я им.

И вот они стоят в заброшенном складе, оценивающе разглядывают друг друга. Папарацци нервно курит. Никитос, как всегда, смотрит на его ботинки. Привык первое впечатление составлять по обуви. Илона прощупывает его откровенным, женским взглядом. Надо пресекать в зародыше. Лютый нервно щелкает карманным фонариком. Сандро единственный улыбается. В последние дни ему весело. Все складывается по его плану. Пора брать инициативу.

– Покажите ему.

Сандро жестом приглашает папарацци в дальний угол склада, где в сером бетонном монолите сиротливо белеет дверь в подсобку. Сандро нагибается и открывает «Окно выдачи», почему-то вделанное в дверь на уровне пояса.

– Взгляни, – приглашает он папарацци.

Мой осунувшийся от бессонных ночей герой заглядывает в окошко, смотрит несколько долгих секунд и отшатывается без выражения ужаса на небритом лице. Мои опасения не подтверждаются. Он окидывает присутствующих спокойным, ясным взглядом. Понимающим. Без страха, без осуждения. Даже его дурацкая привычка заваливать вопросами куда-то испарилась. Он спрашивает коротко:

– Это он?

– А ты думаешь, нам интересно запирать связанного двойника? – Лютый рисует лучом фонарика иероглиф на стене.

– Странно… – задумчиво произносит папарацци, – а в новостях – ни слова… Вы его на дне рождения, да?

– Сам напросился, – Илона брезгливо кривится, но я-то знаю, как ее распирает от собственной важной роли в этом деле, – нечего склонять малознакомых девушек к сексуальным утехам.

Она кокетливо поводит плечом. Папарацци говорит:

– Да… Я помню вас вместе… в VIP-ложе.

– А потом – строго по расписанию. Мы пошли в прайват-рум, я усыпила его хлороформом, ребята закатали в белый балахон и – привет российскому телевидению!

– Что вы с ним делаете?

– Пытаем, конечно. А иначе зачем похищать телебосса? Не ради корысти же? Оставим игры в выкупы пошлым бандосам.

Он умоляюще смотрит на меня. Я спешу на помощь.

– Не пугайся. Мы не вырываем ему ногти и не выжигаем останкинскую башню на груди. Мы пытаем его программами его собственного телеканала. Он смотрит их уже пятьдесят часов подряд, благо, эфир круглосуточный.

– Это страшная пытка, поверь! – Никитос злорадно скалится.

– А смысл?

– Может, и нет никакого. А может, есть. – Лютый философски пожимает плечами. – О смысле нам докладывает только время. Оно еще не прошло. Мы узнаем обо всем своевременно.

– Да не переживай ты так, – щебечет Илона, – мы его кормили-поили. Даже в туалет водили… в белых балахонах.

– Зачем все это? Зачем… вы мне показали?

– Моя идея. – Я выступаю вперед. – Одни герои похищают, другие – спасают. Кто-то должен его спасти… Вот ключ. Ты проходил мимо, или выскочил из кувшина, или телепортировался… Придумаешь сам? Ты герой, тебе и решать.

ЭПИЛОГСТАРЫЙ ДОМ В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ

Капель? Скальпель? Капель? Скальпель? Да какая может быть разница? Оба слова – об одном и том же. Святые прорабы! Обнаглевшая капель точит мою крышу, как затупившийся скальпель, а я всего-то и могу – стоять и делать вид, что не замечаю. Потому что я стар.

Некоторые мои жильцы уверяют друг друга, что старость похожа на младенчество. Обычно они делают это, когда нужно лишить стариков права голоса. Но они правы.

В 16 лет мне казалось неприличным доживать до 30. Мои сверстники то и дело взрывались, сносились, перестраивались. Мне было стыдно выделяться.

После 30-летия стало интересно дожить хотя бы до 70. Меня вдруг стал интересовать процесс старения. Интересно наблюдать новые трещины в кладке, отыскивать проржавевшие провода, ощущать покалывание в отопительной системе, которого никогда прежде не чувствовал.

Юность проста. Ты льешь и льешь в один крепкий граненый стакан, стараясь заполнить его. Развиваешь себя, приблизительно распределяя будущие цели: щедрые люди в ЖКХ, добрые жильцы, крепость Варвары Смиренной.

Старение – виртуозно. Ты подливаешь в свой стакан из одного источника, стараясь следить, чтобы он не раскололся, и вовремя заметить, с какого бока пошла новая трещина. Одновременно ты должен переливать из него в десяток других стаканов, подставленных жаждущими. Работка как у циркового жонглера. Как у Фрейденберга из апартаментов 17, лет шестьдесят назад.