Книга Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

Он отвернулся.

Музыкант увидел, что губы его дрожат.

А штабист заметил, что Олег это видит.

— Ну? — со злостью спросил он. — Ты готов?

— К чему?

— Идти добивать, — мотнул он головой в сторону суетящихся у трапа крыс, — их родственничков? Совесть не помешает?

— Не помешает, — так же зло ответил снайпер. — Не сомневайся.

— Хочется верить, — уже спокойнее сказал Доцент, — что мы не ошиблись. Что мы поступили правильно.

— По-другому нельзя было, — уверенно сказал Музыкант.

— Спасибо, успокоил. Ты представляешь, что нам еще придется расхлебывать? Войну-то мы выиграем, черт с ней, с войной. А что потом? Может, все-таки Вась-Палыч ошибался? И не такой уж я и гуманист? Расстреляем их всех к едрене-фене?

— Нельзя так, — твердо сказала подошедшая Иришка.

— Нельзя, — кивнул головой Сережка Тайлаков.

— Фигню порешь, Доцент, — сказал кто-то из пришедших со штабистом.

— Это не по-человечески, отец, — добавил Олег.

— По-человечески, не по-человечески… — пробормотал Доцент. — Староват я стал. Нервничаю. Говорю много.

Он резко повернулся на каблуках навстречу бегущему к ним Флейтисту.

— Ну? Что еще?

— Похоже, — торопливо выпалил крыс, — пока все в порядке. Нужно, конечно, как у вас принято, трижды плюнуть через плечо и постучать по дереву, но я думаю, что корабль поплывет. Должен поплыть. Просто обязан. Иначе это будет совсем нечестно.

Флейтист произнес это «нечестно» с такой наивностью… и с такой непоколебимой уверенностью в том, что мир просто не может не предоставить им шанс, что Олег на мгновение позавидовал ему. Они и правда как дети, подумал он. Для них «честно — нечестно» — это закон природы, и он не может не сработать. Они все еще думают, что мир не может подвести, а если и поставит в последний миг подножку, то тут же подставит плечо. Сколько им еще ошибаться, надеяться на чудо — и все же падать, разбивать лоб, находить силы и подниматься вновь. Продолжая истово верить в честность Вселенной — и постепенно теряя эту самую веру. Становясь такими, как мы, познающими все новые и новые тайны мироздания и одновременно делающимися все расчетливее и циничнее.

Что ж. Только хорошие умирают молодыми. За право взрослеть приходится чем-то платить.

— Ты не хочешь уйти с нами? — спросил вдруг Флейтист.

Олег не ответил. Посмотрел на Иришку. На отца. На Стаса, стоявшего чуть поодаль в окружении своей компании, — Мара положила руку ему на плечо, и, хотя никто пока и не собирался его трогать, во взгляде рыжей читалась отчаянная решимость до конца драться за своего мужчину.

Говорящий крыс истолковал этот взгляд по-своему.

— Не только ты, — поправился он. — Любой из вас. Хоть все. Сколько поместится на корабле. Представляешь, все мы — вместе — попробуем найти новое место для жизни, и, может быть, нам удастся начать все сначала…

— Извини, — перебил его Олег. — Я останусь. Останусь, потому что не могу по-другому. Если мы сейчас уйдем, нас могут посчитать предателями. Беглецами, которые бежали потому, что сами понимали, что неправы. Нам нужно остаться — для того чтобы хотя бы попытаться доказать, что все, что мы делали, мы делали правильно. Раз уж, — он грустно усмехнулся, — так и не удалось сохранить все в тайне.

— Ты будешь дальше воевать с нашими?

— Да, — твердо сказал снайпер. — Я буду. Все мы будем. С этим ничего уже не поделать.

— Я понимаю, — медленно сказал Флейтист. — По крайней мере, мне хочется верить, что понимаю. А знаешь… Мне ведь так и не удалось зайти к тебе в гости. Жаль.

— Может быть…

— Боюсь, что не может.

— Олег! — окликнул их Доцент. — Не тратьте время зря, не превращайте расставание в паршивую мелодраму! Особенно глупо все будет выглядеть, если этот чертов пароход так и не заведется.

Но чертов пароход все-таки завелся.

ЭПИЛОГ

Хотя бледно-желтое солнце еще высоко висело в небе, казалось, что уже вечер. Набухшие снегом тучи клубились вокруг тусклого солнечного зрачка. Завывал пронзительный стылый ветер, гнавший по бескрайнему снежному полю вихрящуюся поземку. От голых, вздрагивающих под зябкими порывами ветра деревьев протянулись длинные синие тени.

Дверь одинокого дома, стоявшего на краю простирающейся до горизонта заснеженной равнины, со скрипом распахнулась. Наружу высунулась усатая крысиная морда, повернулась направо-налево. Усы недовольно топорщились, как будто их обладательнице страсть как не хотелось выходить в февральский мороз. Наконец крыса решилась выйти. Она заметно дрожала, несмотря на наброшенный на плечи старый тулуп. Добежав до поленницы, крыса споро нахватала охапку дров и, придерживая поленья подбородком, опрометью бросилась обратно, в спасительное тепло.

Внутри другая крыса приняла у первой дрова, отнесла их к печи. Сидевший на старой продавленной кровати, закутанный по самые глаза в одеяла Флейтист поощрительно кивнул. Обе крысы, явно обрадованные тем, что Флейтист, хоть и не издал ни слова, все же похвалил их, уселись на пол, рядом с десятком себе подобных. Все молчали. Никто не смел нарушить тишины, пока Учитель не разрешил говорить.

Флейтист негромко покашлял.

Слушатели терпеливо ждали. Все знали: он не любит, когда его торопят. Впрочем, многие из тех, что собрались послушать Учителя, пришли издалека. Что для них была минута-другая по сравнению с многодневной трудной дорогой?

Наконец старый крыс заговорил. Для сегодняшнего разговора он избрал человеческую речь. Кое-кто из собравшихся с трудом понимал язык людей, но из уважения к говорившему никто не жаловался на трудности. Наоборот, все старались поймать каждое слово.

— Это началось очень давно, — сказал Флейтист. — Мало кто из нас может представить почти бесконечную череду лет, отделяющую нас от самого начала. Люди думают, что первая искра разума вспыхнула именно в них — может быть, так оно и было на самом деле. Эта искра сначала тлела, а затем стала обращаться костром, ярко пламеневшим во тьме. Она разгоралась все жарче и жарче, пока не случилось что-то. Что именно? Мы опять же не можем точно знать, что произошло. Как люди сотнями лет не могли понять, что погубило динозавров, так и нам невдомек, что же стало преградой на их пути. И что остановит однажды нас. Но у людей был прекрасный обычай.

Флейтист вновь закашлялся. Взглядом подозвал к себе совсем еще юного крысенка. Тот, заметно волнуясь и одновременно гордясь возложенной на него миссией, подал выступавшему стакан горячего чая. Крыс с явным удовольствием отхлебнул из стакана, подождал, пока чай согреет его изнутри, и продолжил:

— Итак, обычай. Раз в несколько лет у людей проводились спортивные игры. Об их начале сообщал огонь, зажигавшийся над стадионом. Всякий раз игры проводились в ином городе, но огонь всегда загорался в том из них, где эти игры проводились впервые, и потом бегуны несли зажженный там факел от города к городу, передавая из рук в руки, пока он не достигал места назначения. Мне хочется верить, что разум — это тот самый огонь, что однажды вспыхнул во Вселенной и никогда уже не погаснет, пока мы способны передавать его. И хочется верить, что однажды разум достигнет своего назначения… и, вспыхнув, ярко осветит всю Вселенную, выхватив из тьмы и открыв новым поколениям деяния всех тех, кто нес это пламя сквозь тьму бессчетные эпохи назад.