Книга Возвращение с края ночи - Глеб Сердитый

— Она напоминает персонаж! — сказал он.

Морской обитатель некоторое время переваривал это сообщение. Видимо, сверялся со своими аксиологическими и понятийными лекалами. В конце концов он согласился.

— Она похожа на некий расхожий образ из типического мифа, служащего поучением для молодых особей, готовящихся вступить в пору инициации, — было ему сообщено.

— Персонаж фильма для подростков, — задумчиво сказал Сашка, и ему показалось, что он сам нечто подобное уже предполагал.

— Персонаж фильма для тебя, в котором ты главный герой, — сказал ему собеседник, легко и быстро приняв терминологию.

— Что им от меня нужно? — задал Сашка ключевой вопрос.

— Мы этого не знаем…

— Но что-то нужно…

Ему в ответ сказали, что главное не то, что он видит, а то, чего не видит. Самую большую опасность для него несет нечто из ВНЕ МИРОВ. Нечто НЕ понятное, НЕ доброе, НЕ злое. Но преследующее свои опасные для любых обитателей любого мира цели. И чем дольше Воронков будет шарахаться по веренице миров без цели и смысла, тем больше и опаснее вероятность того, что ОНО его настигнет.

Оно раздражено. И нетерпеливо. И оно все злее и злее.

Сашка, всерьез встревожившись, поинтересовался относительно того, что ему в таком случае делать.

— Продолжать движение, — был ответ.

— Легко сказать, — проворчал Воронков.

— Сделать так же легко, — заявили ему убежденно.

Некоторое время Сашка скользил по насту без цели и смысла, чувствуя просто физически приближение собеседника.

Джой бежал рядом.

Поземка прекратилась.

Солнце отчетливо грело спину.

Собравшись с мыслями, Сашка поинтересовался относительно того, что же хорошего принес он МОРСКИМ и что плохого кому-то.

— Хорошее и плохое в одном. В том, что преследует тебя.

Пояснили в виде образов и механизм того, как это нечто будет действовать. Оно пройдет за тобой, не входя в мир, скользя по грани. И закроет их — морских — от угрозы из других миров. А их способность «проныривать» в иные миры никак от этого не пострадает. Просто на некоторое время осложнится. Для них это малосущественно. Они подождут.

Все, что ни делается, — к их благу. Потому что они…

И опять поперла беспардонная пропаганда.

Джой залаял.

Присмотревшись, Воронков увидел полынью впереди. Он и раньше удивлялся как-то более темному цвету неба прямо по курсу. А теперь вспомнил, что снег и вода по-разному отражают в небо свет. Это и дает такой нетривиальный эффект.

И голос… Нет, ГЛАС собеседника раздался в голове громом:

Ты встал однажды на эту дорогу и теперь идешь без возможности остановиться.

Ты счастлив?

Ты всегда мечтал, что наступит день, когда сможешь бросить все ради того, чтобы встречать в поле рассвет.

Для того, чтобы не видеть людей.

Ты так и не смог задать вопрос, вопрос жизни и смерти.

Ты все не можешь отделаться от собственного взгляда — взгляда загнанного зверя.

Ты все пытаешься понять — это твое будущее или прошлое?

И если бы ты верил в Бога, то что ты хотел бы у него спросить?

— Вот это загруз! — вырвалось у Воронкова невольно.

— Спрашивай!

— А не пошел бы ты?.. — искренне поинтересовался Сашка.

Вода запенилась. И прямо на край полыньи вырвалась титаническая, как дирижабль, туша. Обтекаемое, величественно-совершенное тело было украшено тигриными полосками. Но только наоборот — с более темного живота к светлой спине. Огромные иззубренные грудные плавники походили на крылья. На морде зверя возвышался тараном «Наутилуса» гигантский спиральный, перламутровый рог.

Исполинский, великолепный нарвал был собеседником Воронкова. И, увидев это существо воочию, Сашка был готов поверить в его божественное естество.

— Здрасте… — вырвалось у него.

Джой припал на лапы, но не зарычал и не залаял. Песя натурально обалдел. Он просто не мог охватить единым взглядом, ни мысленным, ни просто оптическим, эту невероятную разумную громаду и совершенно не знал, как к ней относиться.

Сашка очень хорошо понимал его.

Гигант раскрыл пасть с ровными рядами конических одинаковых зубов под полметра длиной каждый. Зубы были только на нижней узкой, как у кашалота, челюсти, а верхнюю украшали сплошные уплощенные продольные костяные ножи, впереди свивающиеся в тот самый рог, длиной с фонарный столб.

Заглянув в эту пасть, Воронков захотел крикнуть в нее:

— Пиноккио!!!

Но сдержался, победил собственную шкодливую натуру.

Челюсти сомкнулись со звуком выстрела из пушки.

— Ты хотел меня увидеть?

— Честно говоря, м-м… да… Не так чтобы больше жизни… Просто любопытно было.

Нарвал издал неожиданно высокий, пронзительный дельфиний свист и тут же, без перехода, выдал низкочастотное резонирующее, так что ледяная масса под ногами завибрировала, рычание.

В бледно-голубой сапфировой воде полыньи, словно рубки подводных лодок, поднялись широкие, лоснящиеся спинные плавники цвета алебастра и двинулись строем, рассекая волны, — не то айсберги, не то белые подлодки вправду.

Семейство великого нарвала? Жены и дети?

Они построили свою, перевернутую вершиной в пучину моря цивилизацию, в которой люди, похоже, искусственно заторможенные в развитии, играли какую-то подчиненную, второстепенную роль. Но, видимо, важную. Ведь для чего-то же их нарвалы прикармливали, воспитывали и снабжали мифами. Не только ведь в качестве домашних любимцев? Наверняка не только. Иначе они вполне обошлись бы разведением золотых декоративных рыбок.

— Не жены и дети, — поправил нарвал, или, вернее, нарвалиха, — а мужья, дети и внуки.

Он все больше осваивался с чтением мыслей Воронкова.

— Тебе пора! — сказала китиха и, скользнув по льду крыльями плавников, подалась назад и ухнула в воду, подняв фонтан, от которого Сашке пришлось шарахнуться, чтобы не окатило с ног до головы.

Нет. Его все равно бы накрыло. Но в этот самый момент мир перелистнулся.

Сашка потерял равновесие и повалился на спину под треск ломающейся лыжи.

— Что за лыжник на фоне лета? — усмехнулся Сашка, когда пришел в себя.

Трудно сказать, то ли он сам перескочил из мира в мир, когда шарахнулся от волны, то ли нарвалиха его отправила, как по телеграфу, но мир, в котором он оказался, был замечателен именно морским пейзажем, достойным кисти Айвазовского.

Воронков оказался на покатых валунах между пронзительно зеленым прозрачным до неправдоподобной глубины морем и ярко изумрудными холмами позади. Причем трава была такая, будто ее стригли двести лет. Или больше. А последний раз постригли аккуратнейшим образом сегодня утром. И расчесали грабельками.