Книга Капитан Филибер - Андрей Валентинов

Обнялись. Замерли.

* * *

— За кузена — спасибо, Николай Федорович. Здесь его чуть ли не за шпиона Маркова приняли. Хорошо еще — не за турецкого. И не за… хивинского.

Бронетракторный войсковой старшина не слишком весел, хоть и пытается шутить. Черт, с новыми погонами не поздравил! Хотя, кажется, нашему Алаярычу не до них.

— Кузен покинул Добрармию не просто так? — говорю негромко. — Адъютант Корнилова — дезертир? Не верю! И в нашей «чрезвычайке» не поверили, решили: заговор, не иначе. Только, Михаил Алаярович, я ни в коем случае не спрашиваю…

Махмуд Аляр Бек хан Хивинский кивает:

— Спросили. Имеете полное право. Хивинский заговор, тайны восточного двора… Мы с кузеном не слишком скрывали… фамилию. Но есть разница. Он служил в Императорской армии с разрешения хана. Я — эмигрант, вне закона. Считайте, проклят… Помните у Даля? «Хан хивинский неистов: казнит и жалует по прихоти…»

Странно, но именно сейчас из его речи полностью исчез акцент. Слова чистые, дистиллированные. Горькие.

— Вы знаете историю, Николай Федорович, поймете сразу. Дело не в луноликих красавицах, даже не в наследовании трона. Все проще и… страшнее. Конграты — хивинская династия, оплот Ислама, защитники правоверных — йезиды.

Я не присвистнул, не всплеснул руками. Даже не слишком изумился. «Могу поручиться именем Малаки Тавуса. Да не увижу я гору Лапеш, где ждут Семеро, да стану я добычей Змеиного царя…» Алаярыч, истинный дарвинист, не слишком скрывал не только фамилию.

— Йезиды на Востоке — отщепенцы, всеобщие враги, слуги Шайтана. Mухаммад Aмин Инак, первый Конграт на троне, естественно, выдал себя за истинного правоверного. Так и повелось, окружающих это вполне устраивало. Но не все Конграты — лицемеры, некоторые готовы были платить жизнью за право открыто славить истинного Бога. Мой отец… Сейчас это назвали бы «нарушением правил игры». Хан хивинский неистов: казнит и жалует по прихоти… А тут, как вы не понимаете, совсем не прихоть. Меня, еще младенца, спасли, вывезли в Россию…

Негромко звучала чистая, холодная речь, и мне подумалось, какой язык для Хивинского родной? Узбекский, русский — или даже французский, кто знает? А может вообще — никакой? Ни Родины, ни речи… Дорогую плату потребовал от своих рабов Великий Павлин Малаки Тавус.

— А теперь все Конграты собираются вместе. Хива захвачена. Курбан Сардар, бандит, басмач, ублюдок… Там сейчас, как при Подтёлкове. Кузен решил ехать, а я… Я — нет. Все начнется и закончится не в Хиве — здесь. Победим в России — победим и в моих песках…

— Чар-яр, Аляр-хан! — вздохнул я.

— Чар-яр, Филибер-бояр!

Внезапно он засмеялся — негромко, от души. Из глаз ушла печаль.

— Между прочим, я человек по-своему очень наблюдательный и… систематичный. Кроме Николаевского инженерного успел и на мехмате поучиться. Так вот, был бы я чуть более правоверным… дарвинистом, наверняка уверовал, что тогда, возле Лихачевки, вместе с нами с поезда спрыгнул посланник Павлина. Сложить все одно к одному… Николай Федорович, если не секрет, как там оно… сверху?

И вновь я не удивился. Алексеев, мудрый старик что-то понял, и Саша поняла. Никто из неоткуда, чужак в чужой стране… Нет, все-таки, не в чужой!

— Сверху? По всякому, признаться… Хотите Маяковского прочту? Он это еще не…

— Давайте!

Понял? Конечно, понял, умен наш Алаярыч, верный адепт древней запретной веры. Спросить бы совета, только что услышишь в ответ? Мехмат — мехматом, а для парня все просто. Освободить Москву, спасти Хиву…

— Я знаю силу слов, я знаю слов набат.

Они не те, которым рукоплещут ложи.

От слов таких срываются гроба

шагать четверкою своих дубовых ножек.

Бывает, выбросят, не напечатав, не издав,

но слово мчится, подтянув подпруги,

звенит века, и подползают поезда

лизать поэзии мозолистые руки…

Я думал, что он попросит повторить, но Хивинский просто закрыл глаза. Посидел, помолчал…

— Запомнил! Здорово, Николай Федорович!.. Еще, пожалуйста. Если… Если можно!

Можно? Конечно, можно. Что угодно! Стихи. Текст предсмертной записки. «Любовная лодка разбилась о быт. Товарищ Правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры…» Кажется, все что мне осталось — быть пророком Смерти. Нельзя! Я здесь совсем для другого…

— Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят — что ж?!

По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.

* * *

Цветы — в фарфоровые китайские вазы, шампанское — пробками в лепной потолок, заливную осетрину — в хрусталь. Веселись, Новочеркасск-столица. Ничего, что война, ничего, что враг за Аксаем… Гуляй да пой, казачий Дон! Пока еще можно, пока еще живы. Гуляй!..

— Единственная гастроль… чудом… из большевистских застенков… великая и неповторимая…

Лепной потолок, бронзовые люстры, синий табачный дым. Битком набит «Арагви», яблоко не кинуть. Золотые погоны вперемешку с пышными платьями, лысины и «офицерские» проборы, старомодные дамские прически-башни, новомодные «парижские» стрижки…

–..С терзающей душу программой… «Танго в Мертвой Стране»… Иза Кремер!!!

— А-а-а-а-а-а-а-а-а! Иза-а-а-а-а-а!..

Несравненная, роскошная, чудом не расстрелянная, бежавшая, спасенная, в черном платье с черным бантом… Ах-х-х-х-х!

— В далекой, знойной Аргентине,

Где небо южное так сине,

Где женщина, как на картине,

Там Джо влюбился в Кло…

Танго, дамы и господа, танго! Страшный, смертный танец, символ греха и разврата, трущобный вальс, порождение домов терпимости далекой знойной Аргентины, строжайше запрещенный в России, порочный, вызывающе бесстыдный. В Российской империи его не танцуют, никогда, никогда! Только нет ее больше, России, а танго есть. Танцуем, танцуем, пока живы мы сами! Танго, танго, дамы и господа! Черное платье, черный бант…

Лишь зажигался свет вечерний,

Она плясала ним в таверне

Для пьяной и разгульной черни

Дразнящее танго…

Саше одета не в черное — в синее. Сгорели наивные бабушкины кринолины, засыпаны негашеной известью братских могил. На сестре милосердия — тонкая ткань-перчатка, обтягивающая, ничего не скрывающая — как и танго, которое мы танцуем. Танец пьяной и разгульной черни, танец «бывших», ныне ставших никем, загнанных киями-штыками в новочерасскую лузу, потерявших все и уже уставших об этом жалеть. Незачем! Ничего не вернется, не воскреснет. Прошлого нет, нет и Будущего, есть только танго, танго, танго, есть дивный голос чудом спасшейся от большевистской пули Изы Кремер. Она в черном, это траур, дамы и господа, траур по нам, по России, по нашей жизни. Единственная гастроль, прощальная, последняя. Танго, танго!..