Книга Диаспора - Борис Иванов

Она на мгновение задумалась о чем-то о своем, затем, зябко поеживаясь, поплотнее укуталась в покрывало, взяла с прикроватной тумбочки очередную сигарету.

— Наверно, они распадаются. Камни. И от них остается что-то вроде личинок... Но это только Посвященные знают. Такие, как Фальк..

— А твой Камень? — озабоченно спросил Кирилл, протягивая ей огонек зажигалки. — Он цел?

Карин дернула плечом.

— Это долгая история. Ты не поймешь. Мне пришлось его отдать...

Кирилл, многозначительно глянув на нее, понял, что ему действительно никогда не понять этого сумеречного, замороченного секретами мышления народа, шатающегося по Аш-Ларданару. И самих этих секретов — тоже. И вообще, все, что с Ангелами связано, и впрямь оказалось стремно. Никто не знает даже того, что сталось с теми тремя птицами, что Эдвард Маррон привез на Фронду... Может, до сих пор порхают где-то под ее неудачливыми небесами... Или стоят каменными изваяниями на площади Трех Птиц...

А подумав про эту площадь, он вспомнил и о той, кого встретил на ней однажды. Это — столь далекое здесь и сейчас — его воспоминание о первой любви, о Ганке, остро кольнуло его, заставило вздрогнуть.

— Тебе холодно, — окликнула его Трава. — На, держи! Вчера в городе купила. Сразу после торгов. Для тебя.

С легким удивлением Кирилл на лету поймал люксовый, с затейливым рисунком пакет и вытряхнул из него пижаму, расписанную драконами.

— Это мой тебе подарок, — улыбнулась Трава. Так, как будто улыбалась первый раз в жизни — неумело и неуверенно.

— Это слишком дорогая вещь, — растерянно промолвил Кирилл, стараясь придать как можно больше тепла своему голосу. — Шелк из Метрополии. Даже, кажется, прямо из Китая. Только я — не из той оперы. Не аристократ. И даже не рыцарь. Простой наемник. А ты мне делаешь такие царские подарки... Смущаешь.

— А я и заработала по-царски, — пожала острыми плечами Дурная Трава. — За те годы, пока ошивалась по Ашу. Могу себе позволить. Я теперь очень богатый человек. Хоть меня и обирали по-черному, насиловали, даже пыряли ножиком. Теперь могу купить дом в Метрополии. Даже много домов. В Париже, например. Или в Риме — мой род оттуда. А лучше — в Киеве. Это самый красивый город, который я видела...

— Ты бывала в Метрополии? — Кирилл уже перестал удивляться тому богатому жизненному опыту, который перепал этой на вид девочке-подростку.

Трава, проигнорировав его вопрос, продолжала:

— Там у меня будет свой дом. И еще дом... Много домов. И много машин. И яхты. И еще — что там еще можно купить за деньги?

Она поискала в пепельнице «бычок». Нашла и зло запустила его в угол.

— Ты полетишь со мной? — вдруг резко спросила она Кирилла

— Чтобы жить там на твои деньги? Ты знаешь, ты самая... Ты лучшая баба, с которой мне приходилось просто даже разговаривать. И мне от тебя никуда не деться. Но так не получится...

— Хорошо, я просто не дам тебе ни гроша! И даже пижаму эту дурацкую заберу назад! Такой, как ты, сам сумеет заработать на жизнь. И на проезд... Но ты будешь со мной?

— Тогда полечу.

Кирилл взял цветастый пакет и перебросил его на кровать. Улыбнулся.

Но личико Травы вновь стало каким-то отрешенным. Стало маской.

— Только я вру. Никуда я не полечу. И не стану покупать дома на Земле. Не получится. Я слишком хорошо знаю свой род. Точнее — женщин Малерба... Только на Ларданаре нам хорошо... Только на Аше... Только там мы, Малерба, бываем сами собой. И Камни с нами разговаривают...

Она посмотрела сквозь Кирилла безумными глазами. И это не было безумием психованной девчонки. Это не Карин говорила с ним. Это было что-то другое. Не имеющее отношения ни к чему человеческому.

— Никто не знает свою судьбу. А я знаю. Уже которое поколение как...

Теперь она смотрела не сквозь него. Нет — зрачки в зрачки.

— Я никуда не уйду с Ларданара... Буду говорить с Камнями. Стану старой. Очень старой и очень богатой. Сойду с ума. Научусь колдовать. Превращусь в безумную ведьму. В страшную, всем ненавистную ведьму. Злая смерть придет за мной, и я буду с ней резаться в карты ночами. Проиграю. И умру...

— Ты останешься со мной?..

* * *

Небесный водоворот светлых теней стал выпрямляться, развернулся в еле различимую в светлеющем небе струю. И струя эта потянулась вдаль — за оскаленные хребты Аш-Ларданара. Стала невидимой. Истаяла. В небесах вновь стало тихо.

Микис смотрел в них и шептал странные, неведомо откуда к нему пришедшие слова. Он снова был один.

В эту ночь его незримый друг простился с ним. Да уже и раньше — после ущелья — он ощущал это... близость прощания... «Ты слишком поздно забрал меня с этих камней» — нашептывал ему неслышимый голос. И говорил о прощании. Говорил с тоской, которая, переполнив душу владельца «Риалти», заставила его проснуться. Вынырнуть в это жемчужное, вдруг онемевшее утро.

И теперь, стоя у забранного редкой решеткой окна, он с тоской смотрел в опустевшую высь. Она была сейчас отражением его души — ни к чему не пригодным пространством, раскинувшимся во все измерения Вселенной. Вселенной, в которой он ровным счетом ничего не потерял.

То, что он потерял, было здесь, совсем недавно было. Камень, который он, ложась спать, оставил на широком подоконнике, исчез. Нет, он не был украден. Прожженный жулик и циничнейший из дельцов Фронды (да еще и полудюжины Обитаемых Миров) шестым чувством ощущал это. Лишь на зеленоватой мраморной плите подоконника остался след — темное пепельное кольцо, оконтурившее истаявший, в ничто ушедший красноватый булыжник.

И еще там было несколько жемчужных перышек. Прекрасных и почти невесомых.

Одиночество снова было с ним.

* * *

И Анатолий Смольский тоже не спал в это раннее утро. Собственно, он не спал и всю эту ночь. Очередной раз бес вдохновения овладел им. С терминалом, который по его просьбе принесли к нему в келью, он попросту не сладил. Техника ранарари, даже адаптированная умельцами Диаспоры, была ему не по зубам. Пришлось работать так, как это было привычно древним — электрокарандашом по бумаге.

В этом Анатолий обнаружил неожиданную прелесть. До сих пор он, как и все нормальные люди, имел удовольствие зреть выходящие из-под пера рукописные буквы, лишь расписываясь в чеке или ином документе. Сейчас же он ощутил наслаждение, ведомое лишь древним мастерам, — наслаждение самому вырисовывать письменный текст. Совсем иные структуры моторной психики оказались вовлечены теперь в процесс его творчества. Совсем иные, нежели те, что возбуждались от ударов кончиками пальцев по клавиатуре... И совсем иные ассоциации рождались в его сознании. Прочитав первые, написанные в эту ночь строки, он понял, что написаны они не Анатолием Смольским. Совсем другим человеком. И это ему понравилось. Он давно уже устал от себя.