Книга Флорентийские маски - Роза Планас

В доме де Лукки свет горел во всех окнах. Это было видно прямо с улицы. Время от времени за легкими тюлевыми занавесками мелькали какие-то тени. Ощущение было такое, что в доме – большой праздник. Ласло долго смотрел на дом, прежде чем перейти улицу. Он приехал несколько часов назад и все это время потратил на попытки найти Антонио. В гостинице ему сказали, что молодой иностранец вот уже трое суток не приходил ночевать и вообще не появлялся. Никаких указаний о том, что съезжает из отеля, он не оставлял, а поскольку он оплатил номер на несколько дней вперед, тот оставался по-прежнему за мексиканцем. Кроме того, сотрудники гостиницы готовы были принять любое адресованное Антонио сообщение или письмо. Ласло как бы невзначай поинтересовался, много ли людей спрашивало в последние дни о пропавшем постояльце. Ответ администратора ясности не внес: да, какие-то люди интересовались им и даже оставляли записки, но никто не появлялся в отеле больше одного раза. В ячейке с запасным ключом виднелось несколько фирменных гостиничных конвертов, о содержании которых Ласло оставалось только гадать.

Опытный адвокат, он не стал расспрашивать администратора излишне настойчиво. Ласло прекрасно знал, что чем больше интереса к этому делу проявит перед окружающими, тем меньше сведений получит. У Антонио был свой круг знакомых, совершенно неизвестных адвокату. Он общался со многими людьми, дружившими с его отцом и готовыми, без сомнения, помочь, если бы он попал в неприятную ситуацию. Кроме того, Ласло никогда не забывал, что его внешность, к сожалению, никогда не внушает доверия малознакомым людям. Бледная, совершенно белая кожа лица и светлые волосы производили такое впечатление, будто этот человек вообще никогда не выходит на улицу и не знает, что такое солнечный свет. Более или менее естественный оттенок его лицо приобретало только в тех случаях, когда он по-настоящему злился.

Ласло позвонил в дверь. Ему очень долго не открывали. Ощущение было такое, что в доме просто не услышали звонка. Он позвонил еще раз, и ему снова пришлось ждать. Он даже успел протереть бумажным платком свои слегка запылившиеся ботинки. Наконец дверь открылась, и на пороге появился пожилой мужчина.

– Вы кто такой? – спросил он не слишком любезно.

– Я хотел бы поговорить с синьором де Луккой, – произнес Ласло, не посчитав нужным представиться.

Пожилой человек жестом предложил ему войти и тотчас же скрылся за витражной дверью, отделявшей прихожую от остальной части дома. Оставшись один, Ласло услышал, что в глубине дома кто-то исполняет – причем отлично – арию из оперы Пуччини. Это не могло не заинтересовать адвоката, тайной страстью которого была опера. Он старался не афишировать эту свою слабость, считая, что она может запятнать его репутацию человека рационального и скептически настроенного. Заслушавшись, он даже не обратил внимания, как приоткрылась другая дверь в прихожую и высунувшийся из-за нее человек внешне любезно, но холодным тоном проговорил:

– Сделайте одолжение, следуйте за мной.

Ласло не стал дожидаться повторного приглашения и проследовал за незнакомцем в длинный коридор. Ряд дверей, выходивших туда с одной стороны, напомнил ему не то корабельные каюты, не то гостиничные номера. «Какая странная планировка», – подумал венгр, идя за своим невысоким и упитанным провожатым.

– Заходи, Меццетино. Что ты там говорил про нашего гостя?

– Ничего я не говорил, доктор, я только сказал, что к вам гость и что это мужчина.

Человек, которого назвали доктором, был одет как член какой-нибудь старинной академии – строго и даже мрачно. Немного оживляла его облик лишь весьма заметная выпуклость животика, свидетельствовавшая о том, что суровый жрец науки не дурак хорошо поесть и выпить. Он одарил вошедшего глубоким церемонным поклоном, что заставило Ласло ответить в том же духе.

– Итак, я вас слушаю. Синьор де Лукка сейчас очень занят. Он попросил меня внимательно выслушать вас и…

– Я все понимаю, – перебил Ласло, не дав собеседнику договорить, – но мне нужно поговорить именно с ним. Речь идет об одном молодом человеке, с которым он знаком лично. К сожалению, этот молодой человек исчез и его близкие ничего о нем не знают. Я бы не стал вас беспокоить, если бы ситуация не была тревожной.

– Понимаю, – сказал доктор, согласно кивая. – По-видимому, речь идет о жизни и смерти? – не столько спросил, сколько уточнил он. – В таком случае подождите немного. Я уверен, что вас с удовольствием примут. Меццетино, – крикнул он, выходя из комнаты, – подай нашему гостю хорошего вина.

Ласло вновь остался один; ария закончилась, и праздничный шум в доме сменился напряженной тишиной. Из-за одной двери, выходившей в зал, на миг показалась молодая женщина с лицом, прикрытым маской. «Сумасшедший дом, да и только. Теперь понятно, почему Антонио связался с этой компанией», – размышлял Ласло в ожидании обещанного вина.

Вскоре в комнату вошел очередной незнакомец, одетый в элегантный смокинг. Он молча проводил Ласло в кинозал, где довольно многочисленная группа гостей смотрела фильм. Пленка была черно-белая. Судя по оттенку сепии, а также по неестественным движениям мелькавших на экране персонажей, снималось это кино в начале века. Фильм был документальный: в нем было запечатлено шумное собрание, проводившееся в большом театральном зале. К собравшимся со сцены обращался с эмоциональной речью худой мужчина с крупной головой и подвижным лицом. Он вещал:

«Футуристический кинематограф, рожденный нами в творческих муках, совершит светлый переворот в нашем мире, став логически завершенным синтезом всей мировой культуры. Он станет лучшей школой для молодежи: школой радости, силы, стремительности, дерзости и героизма. Футуристический кинематограф обострит и разовьет чувственность человека, будет толчком к дальнейшему развитию творческого воображения… Таким образом, футуристическое кино внесет свой вклад в обновление мира, заменит собой как театральную комедию (вечно повторяющуюся), так и драму (вечно предсказуемую), а также похоронит книгу (неизменно скучную и дидактичную)».

Время от времени слова оратора заглушали взрывы аплодисментов. То и дело кто-то на экране вскакивал и начинал восторженно кричать: «Bravo, bravissimo…»

На время аплодисменты стихли, и в зале вновь стал слышен голос оратора:

«Кино – это искусство, которое существует само в себе. Вот почему оно не может копировать театр. Кино в высшей степени визуально, и ему предстоит пройти ту же эволюцию, что в свое время прошла живопись: оно будет все дальше уходить от реализма, от фотографичности, от театрального комизма, от торжественности. Оно должно превратиться в антикомедию, стать разрушителем привычных жанров, достичь высот импрессионизма, быть синтетическим, динамичным и свободным от лишних слов».

В какой-то момент Ласло вдруг понял, что эта речь пробудили в нем уже почти забытые воспоминания: когда-то он был вынужден посещать митинги и собрания национал-социалистов, терзавших в те годы его родную страну. Этот выплеск адреналина, эта концентрация мужских гормонов перенесли его в эпоху предвоенного радикализма, которым дышала Европа, погрязшая в дискуссиях и дебатах.