Книга Охота на медведя - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может быть, лучше...
— Здесь — я решаю, что лучше. И не обижайтесь за резкий тон. Вы по меньшей мере слышали о тех людях, которые только что мне звонили.
— Да. Это могущественные люди.
— Вы слышали. А я их знаю. Очень хорошо знаю. Они оба очень умны, но порой — думают медленнее, чем мне бы хотелось. И оба — крайне честолюбивы. А потому — могут ошибиться. Мне бы хотелось этого избежать. Времени полета им хватит, чтобы принять правильное решение. Поэтому вы полетите на моем самолете, Гринев.
Старик закрыл глаза, проговорил медленно:
Моя беда — почти как счастье.
Я бескорыстно одинок.
А жизнь лукавая в ненастье Полна печали и отчасти Уводит в призрачный чертог — Он так далек от идеала, Он скуден, скуп, суров и строг.
И то, что виделось сначала Надежным мостиком причала, Вдруг расползлось, как грязный смог... Помолчал, прикрыв веки, спросил вдруг:
— Вас никогда не называли сумасшедшим, Олег?
— Часто. Особенно после того, как я начал рискованную игру.
Старик кивнул:
— Это теперь в прошлом. Вас ждет будущее. — Старик вздохнул:
— А для меня... Сегодня был просто великолепный день. Вы подарили мне надежду, Олег.
— Надежду?
— На то, что, когда я уйду, в мире останется человек, похожий на меня.
Олег летел через пустоту. Но то, что он оставил, и то, что было впереди, больше не казалось ему пустотой.
Он уснул. Ему снился переливающийся всеми цветами бриллиант, потом — заснеженные пики каких-то древних гор, потом — он сам, упорно идущий на одну из вершин сквозь стылую мглу... А потом он увидел, что идет через поле. И где-то там, наверху, светились желтым светом теплые дома и — храм на взгорке... Олег открыл глаза. Он не чувствовал себя ни уставшим, ни отдохнувшим... Странным.
Он вспомнил разговор со стариком, и в памяти появились строки из детского стихотворения:
И сказал Гиппопотам Крокодилам и китам: Кто злодея не боится И с чудовищем сразится, Я тому богатырю Двух лягушек подарю И еловую шишку пожалую.
И еще почему-то подумалось, что в слове «чудовище» некогда вместо литеры "д" была буква "ж". «Чужовище» — это куда страшнее.
И это были все мысли. А потом Гринев снова уснул. Без сновидений.
Проснулся он уже на подлете к столице России. В Москве была ночь. Олег усмехнулся про себя: крылатая фраза «Доживем до понедельника» сейчас приобрела для него абсолютно прямой смысл, безо всяких переносных. В понедельник откроется биржа и только после ее открытия он сможет узнать, прислушались ли воротилы закулисья к советам Папы Роджера. Или — все это была трагикомедия, способная потешить лишь его одного.
Но о поездке Гринев не жалел. Если он ничего и не приобрел, то ничего и не потерял. И свое теперешнее положение вовсе не считал приговором: кто может знать будущее? Все мы живем сейчас и делаем все, чтобы дни наши и наших близких на земле продлились, а как будет... Про то Бог знает.
А старик Джонс действительно ему понравился: в свои девяносто четыре он был бодр и безо всяких признаков маразма. Ну а что порою неадекватен...
Признаться, адекватные люди, абсолютно четко разумеющие, кто они и в каком мире они живут, были Олегу почему-то совсем неинтересны. Может быть, потому, что сам он подсознательно очень боялся стать таким. Наверное, Роджер Джонс прав: они действительно родственные души.
В аэропорту его встретил автомобиль. Вернее даже — кавалькада из трех машин: два джипа и третья — представительская «ауди» с соответствующими номерами.
Гринев замер в нерешительности, когда по выходе из аэровокзала козырная «ауди» подкатила прямо к нему. И тут — прозвонил мобильный:
— Олег Федорович, с прибытием. — Это был Корсаков. — Как прошла встреча?
— Душевно.
— Рад. И подумал, что вам сейчас нужна охрана.
— Неужели? Мне казалось напротив: охрана мне уже не нужна.
— В подлунном мире не так уж и мало могущественных людей. И не все думают быстро.
— Так это эскорт или конвой?
— А какая разница? Любое первенство, Олег Федорович, предполагает определенную несвободу.
— Ну да... Лишь бы конвой не превратился в почетный караул.
— Приятно, что вы настроены оптимистически.
— Куда уж больше.
— Да, Олег Федорович, чтобы была полная ясность. Девушка Аня Сергеева вам еще нужна?
— Аня Сергеева?
— Признаюсь, это я ее нанял.
— Она действительно американка?
— Да.
— У вас не хватает своих людей?
— Своих людей не бывает. Никогда нет гарантии, что свой не работает на кого-то чужого.
— Ну надо же, как все запущено!
— Мне нужен был сторонний человек. Совсем сторонний. И ото всех здешних дел, и ото всех наших закулисий. С американцами работать просто: они предельно конкретны и их интересуют только деньги. Это удобно.
— Что с ней?
— Отправилась в Штаты. Ей позвонил ее босс и сказал, что контракт закончен. Надеюсь, вы не против, чтобы вас опекали мои люди?
— Если я скажу, что против, что это изменит?
— Вы правы: ничего.
Олег усмехнулся невесело. «На чьей руке вы перчатка, господин Гринев?» Кто скажет?
— «Супротив милиции он ничего не смог...»
— При чем здесь милиция, Олег Федорович?
— Это цитата. Из песни. "Вывели болезного, руки ему за спину и с размаху кинули в «черный воронок».
— Мне кажется, вы устали. Для вас подготовлена дача за городом. Вы сможете отдохнуть до понедельника.
— И — дожить.
— Само собою. Охраной располагайте по своему усмотрению. Разумеется, в разумных пределах.
— Да? Вы знаете, как разумные пределы отличить от неразумных?
— Без сомнения.
— А сэр Роджер Джонс, мне показалось, не знает.
— У людей его уровня нет знания, как такового, господин Гринев. Они мыслят категориями.
Автомобиль мчался сквозь ночь. Под охраной. Или под конвоем. И охраняемый, и подконвойный, как правило, едут куда-то не по своей воле. Но и разница существенная. Первый — из замкнутого мира манекенов в еще более замкнутый мир восковых фигур. Мир этот комфортен, ухожен и сияющ. Про него толком не известно ничего тем, кто в него не вхож. А те, кто вхож, готовы танцевать под любую музыку, лишь бы остаться в этом Зазеркалье.
