Книга Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров - Виктор Мережко

* * *

По-зимнему холодный солнечный свет искрился на молочно-белых сугробах.

К лесному домику Сонька вышла совершенно неожиданно. Она никак не ожидала, что счастливая судьба приведет ее к человеческому жилью, но оно было перед ней. Не верящая своим глазам, измотанная и обмороженная, воровка стояла перед деревянным жилищем, из трубы которого шел дымок, не решаясь приблизиться к нему. Она увидела, как из дома вышла худая высокая женщина в черном ватнике, взяла из пристройки дрова и скрылась за дверью. Сонька, с трудом держась на ногах, двинулась к избе. Толкнула тяжелую скрипучую дверь, в лицо ударило тепло и вкус еды, отчего слегка закружилась голова и подкосились ноги. Сонька оперлась о косяк, просяще посмотрела на удивленную, чрезвычайно худую женщину и, почти не разжимая губ, попросила:

— Помогите… — И медленно съехала на пол.

* * *

Потолок избы был низким, давящим, стены — черными от старости и копоти. В углу избы висела икона Спасителя с горящей лампадкой перед нею, в печи потрескивали поленья.

Воровка открыла глаза, не сразу поняла, где она находится. Почувствовала на лице что-то густое и липкое, провела по нему рукой, повернула голову в сторону хозяйки, возившейся возле печи. Та почувствовала ее взгляд, оглянулась. Молча вытерла о подол руки и подошла к постели.

— Это я тебя медвежьим жиром смазала, — объяснила. — Чтоб обмороженность ушла.

Сонька слабо улыбнулась.

— Спасибо.

— Беглая?

Сонька, не сводя с нее глаз, кивнула.

— Откуда бежала?

— Из Имана.

Хозяйка удивленно качнула головой.

— Как не замерзла?

— Хотелось жить, — улыбнулась Сонька.

Женщина вернулась к печке, налила в деревянную самоструганную миску похлебки, поставила перед беглянкой.

— Сразу много не ешь, помереть можешь.

Потом помогла ей сесть и сунула деревянную ложку.

— И не торопись, обожжешься.

Хозяйка со странным интересом наблюдала, как не спеша, ела молодая женщина, затем взяла тряпочку, вытерла ей подбородок.

— Не поверишь, за десять лет первый раз вижу живого человека.

— Одна живешь? — спросила Сонька.

— Не одна. С Богом, — строго ответила хозяйка, отбирая у нее миску. — На сегодня хватит. — Она внимательно посмотрела на беглянку. — Нерусская, что ли?

— Иудейка.

— Спаситель тоже был из иудеев. Значит, не самая худшая. За что осуждена?

— За воровство.

— Что воровала?

— Драгоценности.

— Золото, что ли?

— Не только. Больше бриллианты.

— Это не воровство, — махнула рукой женщина. — Баловство.

— А что есть воровство?

— Воровство? — женщина задумалась. — Воровство — это когда воруют души.

— Не поняла.

— Я и сама не до конца понимаю… Но самое страшное — когда у тебя отнимают веру. Веру в любовь, верность, честь. Веру в Господа. Тогда ворующий несет на себе смертный грех на несколько поколений вперед.

Сонька с интересом смотрела на странную женщину.

— Почему живешь одна, вдали от людей?

— А зачем мне люди, когда есть Бог?

— У тебя отняли веру?

— В Господа — нет. В людей — да.

— Кто?

— Люди.

Воровка села поровнее.

— Ты не похожа на простую.

— А кто тебе сказал, что я простая? Я из дворян.

— Здесь? Из дворян?!

— А что удивительного? — усмехнулась женщина. — В Сибирь дворян ссылали всегда.

— Ты из ссыльных?

— Муж. Может, слыхала про декабристов?

Сонька неуверенно пожала плечами:

— Вроде слышала.

— Значит, не слыхала. Выступили против государя, некоторых казнили, других сослали. В том числе и моего мужа. На рудники. На них муж и погиб. А я теперь здесь. Одна.

— У тебя украли мужа?

— У меня украли веру в людей. Муж шел на мятеж ради людского счастья. Оказалось, это никому не нужно. В первую очередь тем, ради кого муж рисковал карьерой, семьей, жизнью. Все закончилось предательством и позором. Выяснилось, что люди по природе своей не способны на верность и честь.

— А вы?

— Я? Я в какой-то степени тоже. Потому и нахожусь здесь. Замаливаю грехи.

— Вы предали мужа?

— Я сомневалась в его выборе. И даже осуждала. А сомнение и осуждение — тяжкий грех. Судить может только Бог.

— Как вас зовут?

— Никак. Зачем тебе? Просто женщина, баба…

Она замолчала, глядя в черную стену перед собой, в ее облике была отрешенность и вечность.

Потрескивали поленья в печи, горела лампадка перед иконой, негромко гулял снежный ветер за окном.

* * *

Пригревало весеннее солнце, тихо подтаивал снег, трескалась кора деревьев, подавала радостные звуки почуявшая тепло птичка.

Женщина провожала гостью. Сонька была одета в ватник хозяйки, на ногах — тяжелые сапоги с коротким голенищем. Та вывела Соньку за ограду, перекрестила.

— Ступай. С Богом.

— Спасибо тебе.

— Скажешь спасибо, когда доберешься до железки. Отсюда с месяц ходу.

— Доберусь.

— Опять воровать будешь?

Сонька улыбнулась:

— Так ведь не грех это. Баловство… А потом надо на что-то жить.

Женщина с укором усмехнулась:

— Гляди, как бы не оказалась снова в этих краях.

Воровка подошла к ней почти лицом к лицу, доверительно прошептала:

— Не окажусь. Найду Володю, поговорю с ним, и если у нас сложится, воровать больше не буду.

— Он ведь предал тебя.

— А может, я его? Я ведь тоже не была святой.

Женщина с сожалением покачала головой.

— Предавший однажды непременно предаст и в последующем.

— Да, это о нас двоих. О нем и обо мне, — согласилась Сонька.

Низко поклонилась и пошла прочь.

— Не забудь детей проведать, — крикнула вдогонку хозяйка избы.

— Не забуду.

Женщина осенила ее крестом, долго смотрела вслед, пока та не скрылась в густой, почерневшей к весне тайге.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Была ранняя весна. Уже набухали почки на редких петербургских деревьях, журчали грязные ручейки вдоль тротуаров, плыли по узким каналам подтаявшие льдины.