Книга Боги богов - Андрей Рубанов

Фцо — это состояние покоя. Ты не делаешь ничего. За тебя и для тебя действуют другие. В идеальном варианте эти другие даже казнят себя сами, одновременно рыдая от восторга и скандируя гимны.

Судя по улыбке и шелестящим стонам, периодически оглашающим низкие своды пыльной пещеры, сейчас Соломону Грину снилось что-то подобное. Горы черных бананов, и тела невест, распластанные на свадебном алтаре, и черепашьи животы, томленые на слабом огне с болотными ягодами, срочно доставленными с равнины. И хоровое пение молитв полного Канона, где славословия перемежались с точными предписаниями: как следует спать, разговаривать, добывать пропитание и плодиться, дабы не навлечь на себя гнева Отца и Сына.

Сразу за входом аккуратной кучкой лежали кривые фиолетовые кости местного пустынного животного, чья жилистая плоть теперь заменяла Великому Отцу и бананы, и животы черепах.

А в пяти шагах от пещеры, на дне глубокой песчаной ямы, грамотно укрепленной по краям плоскими камнями, мычало и дергалось, сжимая и разжимая сочленения бронированного тела, существо размером с человека, наполовину состоявшее из пасти, усаженной кривыми зубами; шесть глаз смотрели бессмысленно и страшно.

Возле старика на расстоянии вытянутой руки были аккуратно разложены пожитки: объемистый наплечный кошель, медный котелок, медная же игла с заботливо обмотанной вокруг нее швейной жилой, запасные сандалии, тощий мех с водой; два ножа — рыбацкий и боевой. Все предметы превосходного качества. Когда-то, в старые времена, за котелок, сплошь покрытый орнаментами, в лавках Города-на-Берегу давали две тюленьих шкуры. Сейчас же медная бригада платила и по четыре, плюс еще не менее четырех перьев кашляющей птицы.

«Хорошие вещи, — подумал Марат. — Удивляться нечему: он же вор. И не простой, а легендарный. Крал только самое лучшее. Шел вдоль берега, днями отлеживался, по ночам входил в деревни и крал, пока не оснастил себя всем необходимым для похода через горы…»

— Наконец-то, — произнес Жилец за его спиной.

Марат вздрогнул, поспешно отступил спиной к стене.

Старик кашлянул, словно в бубен ударил. Издал длинное кряхтение, сел, мирно попросил:

— Дай попить.

Марат не пошевелился.

— Не бойся, — брюзгливо разрешил легендарный вор. — Не трону. Где остальные?

— Я один, — ответил Марат и ногой двинул к Жильцу бурдючок. — Но запись ведется, будь уверен.

Жилец вылил на ладонь немного воды, обтер лицо, обмял пальцами морщины.

— Запись… — пробормотал он. — И хрен с ней. Пусть. Имей в виду, если захочешь стрелять, я по глазам угадаю. Не помню, говорил я тебе или нет… У меня башка заминирована…

— Говорил.

— А где эти… Охотнички твои?

— Они не мои, — сказал Марат. — Они сами по себе. Добровольцы. Это они тебя нашли. И они знают, что ты здесь. Но они идут пешком, а у меня — катер…

— А! — старик кивнул. — Теперь понял. Ты сейчас за переговорщика. Типа, сдавайся, Жилец, и выходи с поднятыми руками! А иначе папуасы тебя поймают и голову отрежут…

Произнесенная тирада, судя по всему, заставила старика потратить много сил, он задохнулся и опять закашлялся, громко, длинно, рыдающе — так заходятся в хрипах и судорогах только старые уголовники, умеющие пижонить перед молодежью своими каторжными болезнями, а также отрезанными веками, розовым мясом и прочей бутафорией.

Марат немного расслабился.

— Хорошо, что ты понимаешь, — произнес он, глядя на меч старика. — Но для порядка я скажу…

— Скажи! — ядовито перебил Жилец. — Скажи, сынок. А я послушаю. Я всегда знал, что ты станешь сукой и гадом.

— Может, я и гад, — спокойно ответил Марат. — Но мне до тебя далеко. А теперь умолкни. Тебе гарантируют жизнь. Конечно, на их условиях. Полная мнемограмма со снятием верхних слоев подсознания, ликвидация старой личности, установка новой… Потом — внутренняя колония КЭР…

— Третья Венера? — осведомился Жилец.

— Да.

— Это всё?

— Нет. Другой вариант: сюда приходит Муугу и его банда…

— Кто такой Муугу? — спросил старик, презрительно улыбаясь и трогая щеку лишенным ногтя пальцем; только сейчас Марат увидел, что мизинца и безымянного пальца на правой руке нет, вместо них — обрубки, гноящиеся раны, кое-как перетянутые швейными жилами.

— Он был генералом. На пару с Хохотуном. Потом ты сделал Хохотуна палачом, а Муугу бежал в горы…

— Никогда не мог запомнить их имена, — досадливо прокаркал Жилец.

— Это он возглавлял погоню. Муугу. Он почти взял тебя на болотах, но ты ушел. Он ждал тебя возле Кабеля…

— Да, — перебил старик, морщась. — Кабель мне сейчас не повредит… Спина не гнется… Волосы выпадают. А что с ним стало, с Кабелем? Вывезли?

— Естественно, — сказал Марат. — Корабль, с которого ты сбежал, был собственностью «Биомеха». Думаю, Разъем теперь у них.

— Жаль. Я бы сейчас подзарядился…

— Когда я устроил тебе побег, они сразу поставили у Разъема засаду.

Жилец презрительно фыркнул.

— Да. Я же дурак. Осел наивный. Я сразу к Разъему побегу…

— Они знают, что ты не дурак, — аккуратно возразил Марат. — Они подождали несколько дней, потом забрали Разъем и улетели. Оставили здесь базу. Трое палеопсихологов и подразделение КЭР… Я подчиняюсь лично командиру полевого отряда. Когда я объяснил, что дикари хотят твоей крови, командир сказал: пусть его гонят, но не убивают…

Старик спокойно улыбнулся.

— Гонят, но не убивают? Идиоты. Да я твоего Муугу пять раз мог в болоте утопить! Уяснил? Жаль, здоровья не хватило…

— «Муугу», — сказал Марат, — значит «любитель подраться». Он поклялся, что не остановится, пока не возьмет тебя. С ним идут другие, все — вдовцы… Ты изнасиловал и убил их жен. Они спят и видят, как натянут твою кожу на бамбуковую раму.

— Это мне нравится, — сказал старик; поднял, неловко вывернув плечо, руку, оперся о выступ в стене и встал. — Это лучше, чем Третья Венера… Гораздо! А теперь пойдем пройдемся…

Прошептал еще что-то, судя по тону — ругательство на сложном языке, вроде старого русского, и неловко заковылял к выходу, оставив меч и равнодушно перешагнув через ножи.

Марат несколько секунд размышлял, хитрит ли старый вор, изображая немощь, или в самом деле устал бегать по ледяным ущельям и раскаленным пескам.

Скала имела вулканическое происхождение, изобиловала впадинами и террасами; в затененных, укрытых от ветра местах рос жесткий пустынный кустарник. Помогая себе руками, Жилец медленно спустился к яме, где дрожала и дергала колючим хвостом черно-коричневая тварь, остановился на краю, издал дружелюбный приветственный возглас.

Тварь заскрипела, и меж зубов вышел плоский язык.