Книга Невидимки - Стеф Пенни

— Может, такое и возможно. Я не знаю. Может, это такой ответ, в который вписывается все остальное…

Она судорожно переводит дыхание.

— Но это неправда… Нельзя обвинять людей в таких вещах!

— Я не… может, это и не… но…

— Я хочу, чтобы вы ушли. Сейчас же!

— Хорошо. Простите меня. Мне жаль, — говорю я.

И тогда Лулу наносит мне последний изощренный удар:

— Оставьте уже нас, наконец, в покое. Я не желаю больше вас видеть.

Я поднимаюсь и выхожу. Она на меня не смотрит.

62

Рэй

На подходе к дому мне перебегает дорогу крупный лис. Похоже, из всех живых существ он единственный не спит в этот час. В домах не светится ни одно окно. Ни поездов, ни самолетов. Шоссе объято глубокой тишиной, которую не нарушает ни один звук. Я медлю с ключами в руке, облитый желтым светом фонаря, отгоняющим волка. Никто не знает, что я здесь, потому что никто не смотрит. До рассвета еще далеко, но в городе всегда достаточно света, чтобы можно было различить что-то в темноте, увидеть, что лис — это лис, что пес — это не волк и что частный детектив дал непростительного маху. Но для этого нужно смотреть.

Лулу все равно рано или поздно узнает, твержу я себе. Они все узнают. Зачем ограждать их от неприятной правды? Некоторых вещей, вроде правды о моем обольщении, им знать вообще не следует, а некоторые так и останутся всего лишь гипотезами. Я строю гипотезы, потому что это моя работа. Работа, с которой я на сей раз не слишком хорошо справился. Большую часть времени я чувствую себя болваном. Глупцом. Глупым псом, который столько времени шел по ложному следу. Уверен, Лулу тоже чувствует себя дурой. Когда тебе лгут, это унизительно. И чем дольше лгут, тем хуже себя чувствуешь, когда правда всплывает наружу.

Я вхожу в общий коридор и бреду по лестнице на свой этаж, очень шумно и очень грузно, звякаю ключом в замочной скважине. Правда тоже ранит, так сказала Лулу; может, оно и так, но в долгосрочной перспективе правда все равно лучше.

В электрическом свете собственная квартира кажется мне тесной и неряшливой. Поскольку она съемная, я никогда не вкладывал в нее слишком много сил; я всегда надеялся, что Джен позовет меня обратно. Цеплялся за эту мысль. Все, хватит. Давным-давно пора было переехать. Обзавестись собственным жильем. Чем-то постоянным. Местом, откуда я не буду провожать взглядом людей, проносящихся мимо меня по своим делам.

Позже я лежу в постели без сна. Ваза с мертвыми цветами по-прежнему стоит на комоде. Я разглядываю смутно различимые в темноте очертания предметов; говорят, это лечит бессонницу, но, думаю, сегодня ничто не поможет мне уснуть. Неужели я верил, что это произведет на нее впечатление? Наверное, отчасти. Но я не подумал о том, что это означает, о том, на что, как я предполагал — подразумевал, — Тене и Кристина решились от горя и отчаяния, от боли видеть, как умирает семья.

Они отдали бы все на свете, чтобы спасти Иво, но это было не в их силах. Они молили о чуде, но их мольбы не были услышаны. И когда Иво все-таки умер в тех пустынных болотах, вскоре после того как они вернулись из Лурда, тогда, думаю, это и произошло. Она отдала свою жизнь за его жизнь, тем единственным способом, который был ей доступен.

Безумие. А может, то самое чудо.

Я допускаю и такую мысль, что Кристина была не против променять жизнь в ограничениях и подчинении на жизнь во лжи. Как тогда о ней сказала Сандра? Что она была бесстрашной. Да. Возможно. Возможно, это стало для нее способом бегства, который она уже искала.

И разве Тене в иносказательной форме не поведал мне это все? Девятое дитя, Порескоро, не мужчина и не женщина, но то и другое одновременно. Это объясняет многие странности, связанные с Иво: гладкую кожу, которую я счел наследием болезни, многослойную одежду, страх близости… И то, что произошло со мной в ту ночь.

Порескоро, самое жуткое дитя из всех. Я понимаю, что все это крайне необычно. Но в жизни полно необычных вещей.

Я могу ошибаться. Быть может, Тене не отец Кристо. Это все лишь догадки. Единственное, что я знаю наверняка, — это что тело на Черной пустоши принадлежало цыганскому мальчику-подростку — и что мать Кристо была из рода Янко. Это непреложные факты. Это улики.

А вот все остальное — это даже не информация, это дым.

63

Джей-Джей

Наш новый дом называется дом номер двадцать три по Саннингдейл-лейн. Это название мне сразу понравилось: я подумал, что оно навевает мысли о летнем полдне и дорожке где-то в тени зеленых ветвей. Тишина. Ее нарушают лишь скачущие на пони девушки.

Ну, на самом деле все не так — это красный кирпичный дом, окруженный точно такими же красными кирпичными домами и стоящий на длинной улице, по которой ходят автобусы, так что никакой тишины здесь и в помине нет. Зато окна моей комнаты (до чего же странно это произносить) выходят на задний двор и в наш собственный садик (!). Он довольно большой и примыкает к спортплощадке моей новой школы, так что здесь потише. Я могу оставить окно открытым и слушать, как колышутся ветви деревьев, поют птицы и даже тявкают лисы — и все это практически в черте Лондона, хотя, если судить по почтовому индексу, здесь все-таки не Лондон.

В доме жить странно. Мама раньше жила в доме, когда бабушка с дедом выгнали ее за то, что родила меня (надо полагать, и я тоже жил, но, конечно же, этого не помню). Вообще-то, странно бывает только моментами, а все остальное время (большую его часть, если быть честным) совсем не странно. Когда я только перебрался в отдельную комнату, она казалась мне огромной и пустой — я даже дверь закрывать не хотел — и я не думал, что когда-нибудь смогу заполнить ее своими вещами. Но вот прошло всего несколько недель, и у меня откуда-то берется все больше и больше вещей, они плодятся сами собой. Мы с мамой подумываем о том, чтобы купить пианино. Я собираюсь покрасить стены у себя в комнате в небесно-голубой цвет.

Что мне действительно нравится, так это подниматься вечером перед сном в свою комнату. Да и просто подниматься на второй этаж. Высовываться из окна вниз. Когда смотришь с высоты, это совсем другое чувство, хотя здесь не настолько высоко; если бы начался пожар, я мог бы выпрыгнуть из окна на лужайку и не расшибиться. Я часто об этом думаю. Иногда мне даже снятся сны про пожар. Это не сны, а настоящие кошмары. Дед Тене не снится, а огонь снится. Не каждую ночь, конечно, время от времени. Я просыпаюсь в поту и радуюсь, что мы живем в городе, а не в лесу, потому что здесь всегда светло от фонарей. Не хочу просыпаться в темноте.

Еще одна перемена заключается в том, что я теперь терпеть не могу китайскую еду.

Кристо живет в комнате на первом этаже. Ему нужна возможность проехать в нее на инвалидной коляске, хотя благодаря физиотерапии он становится крепче. И больше говорит, хотя пока не так уж и много. Врачи считают, у него может быть то заболевание, которое открыли в Голландии. Это редкое генетическое заболевание, и в настоящий момент известно о нем совсем не много, но надежда есть всегда. Хорошая новость заключается в том, что у меня его нет и никогда не будет, потому что с ним можно только родиться. Мне и радостно, и стыдно оттого, что радостно. Я считаю, что должен позаботиться о том, чтобы Кристо жилось хорошо. Он может оставаться со мной до конца моей жизни. Я не против. Наоборот, мне это нравится. Это самое меньшее, что я могу для него сделать.