Книга О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

позднюю версию царизма, когда игроками были министры, назначаемые царем и борющиеся за влияние на него, при этом управляющие важнейшими государственными ведомствами (финансы, торговля и промышленность, внутренние дела и полиция). Тем не менее эта аналогия тоже не подходит, поскольку цари позднего имперского периода предпочитали иметь дело со своими министрами по отдельности и решительно сопротивлялись чему-либо, напоминающему кабинет или министерскую команду, и, конечно, не были склонны проводить с министрами свободное время или всерьез воспринимать девиз «первый среди равных». Сталинская команда, на мой взгляд, была совсем не похожа на тех, с кем работал Николай II[940].

Долгое время исследования сталинизма сосредоточивались только на одном человеке, подчеркивая его харизму, культ и всемогущество[941], и стремились опровергнуть утверждения, что такие институты, как ЦК партии или Совет министров, имели какую-то реальную власть[942]. Однако когда в 1990-x годах были открыты архивы, стали понятны ранее невидимые аспекты политического процесса, и тогда интересы ученых начали смещаться к отношениям Сталина и окружающих его людей, которых называли по-разному – «окружение» или «ближний круг»[943]. Пионером в этих исследованиях стал русский историк Олег Хлевнюк, начавший с архивного исследования Политбюро 1930-x годов, опубликованного в 1990-x годах. В этом первом подходе к данной теме Хлевнюк утверждал, что ближний круг / Политбюро был важен до больших чисток, но не после. С одобрением цитируя Моше Левина, он характеризовал зависимость ближнего круга от Сталина после больших чисток как «рабскую», заключив, что «Политбюро фактически было ликвидировано как регулярно функционирующий орган политического руководства, превратившись в лучшем случае в консультативную инстанцию при Сталине»[944]. Этот подход резко критиковал Арч Гетти, который отверг определение «рабская», указав, что члены ближнего круга были влиятельными политиками сами по себе и при длительном отсутствии Сталина – до 1935 года даже без телефонной связи с его резиденцией на юге – они все вместе управляли страной, а Сталин вмешивался с помощью писем и телеграмм только по небольшой части вопросов[945]. К 2005 году Хлевнюк, продолжавший активные исследования периода с 1930-x годов до позднего сталинского времени, стал смотреть на вещи иначе и добавил к парадигме личной диктатуры олигархическую парадигму. «Мы можем определить формирование квазиколлективных механизмов принятия решений как свидетельство возникающей олигархизации власти в последние годы жизни Сталина», – писал он. «Олигархия» имеет длинную родословную в качестве уничижительной характеристики советского руководства, начиная с «демократического централизма» большевистских критиков Ленина и его команды еще в 1920 году. По сути, Хлевнюк говорит, что, хотя Сталин как единоличный диктатор оставался выше всех, его ближайшие соратники тоже были важны, и это стало еще очевиднее, когда они стали править после его смерти, используя «некоторые процедуры коллективного руководства»[946].

Из-за осторожности этой формулировки неясно, считает ли Хлевнюк, что «олигархи» (соратники Сталина) составляли единую команду или были просто отдельными игроками. Но Стивен Уиткрофт определенно рассматривает их как команду и в своей статье 2004 года предлагает статистический анализ данных о назначениях Сталина, чтобы показать регулярность совещаний группы с 1920-x до начала 1950-x годов; он отмечает, что сталинский «стиль работы состоял в том, чтобы быть частью рабочего коллектива или коллегии, а не „одиночкой“»[947]. Это и моя точка зрения, хотя я пришла к этому независимо и без количественных данных. Это также созвучно недавней работе Арча Гетти, в которой рассматривается аналогия между modus operandi Сталина в отношениях с его командой и современными западными премьер-министрами с их кабинетами[948].

О больших чистках много писали и я, и другие авторы[949], новизна данной работы заключается в том, что мы смотрим на процесс под углом зрения ближайших соратников Сталина, которые были и соучастниками, и потенциальными жертвами. В этом случае, как и в других, командная перспектива дает возможность увидеть привычные процессы в несколько ином свете. Возьмем, к примеру, количество жертв в семьях в окружении Сталина во время больших чисток. Оно было таким же или более высоким, чем у других членов команды, что усугубило его личную изоляцию, начатую самоубийством его жены несколькими годами ранее и сделавшую его на всю оставшуюся жизнь одиноким и нуждающимся в общении. Это общение обычно обеспечивала ему команда. Если на это вообще обращали внимание, то, как правило, не объясняли, за исключением смутных упоминаний о паранойе. Но, по крайней мере, столь же правдоподобно, что в этом случае (как и в последующем отказе заключить сделку с немцами, когда его сын Яков был взят в плен) Сталин следовал неписаному революционному кодексу чести, который всегда был ему дорог, а этот кодекс требовал подчинения личных интересов интересам революции; кроме того, Сталин чувствовал, что его моральный авторитет в команде требует, чтобы он не заступался за своих близких, поскольку члены команды не могли заступиться за своих.

Точно так же известный сталинский принцип «дозирования» – медленного постепенного уничтожения политических деятелей, от которых он решил избавиться, – часто упоминается в научных исследованиях, но никогда не объясняется, за исключением общих слов, что это пример его хитрости. Хитрость, несомненно, присутствовала, но у жертв (например, Енукидзе или Бухарина) часто были друзья в команде, и, действуя постепенно, Сталин всегда мог отступить, если эти друзья слишком явно выражали свое недовольство. Более того, как показал опыт, после нескольких лет дозирования, в течение которых друзья могли наблюдать, как жертва все больше и больше впадает в отчаяние, раздражая и пугая их, они часто привыкали к мысли, что выбранная жертва обречена, и были почти убеждены, что она это заслужила.

Большие чистки могли бы полностью уничтожить команду, но, как указал Т. Г. Ригби, бросая вызов общепринятой в 1980-x годах точке зрения, Сталин проявил лояльность по отношению к своим ближайшим соратникам («банде», по терминологии Ригби), даже когда второй эшелон руководства подвергся децимации[950]. Индивидуальное выживание, конечно, не обязательно означает выживание команды как важного коллективного организма. Сплочению команды сильно способствовала Вторая мировая война (что до настоящего времени не было отмечено в научных работах), так как уверенность команды и ее ощущение себя как коллектива резко возросло, когда Сталин, ставивший на то, что немцы не нападут в июне 1941, проиграл. Независимо от того, ожидал ли Сталин во время июньского бегства на дачу, что команда изгонит его, но именно основные члены команды, как позже заявил Микоян, первоначально собравшиеся без Сталина, предложили, а затем составили Государственный комитет обороны, который и руководил обороной страны. Война представляла собой вторую вершину командной работы (первый пик был в начале 1930-x годов во время «бури