Книга Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов

ночного дежурства ушли спать в глубину рощи.) Капюшон пенулы скрывал лицо Бласта, так что я и сам не сразу узнал его. Видимо, эта заминка и подсказала мне план действий.

— Это он! Он! — зашептал я, подталкивая посланцев Папы к наблюдательной щели. — Его нельзя упустить

Я знал, что они никогда не видали епископа Юлиана в лицо. Они поверили мне и заметались, не зная, куда кинуться в первую очередь.

— Следуйте за ним! — приказал я. — А я побегу за стражниками. Мы догоним его на въезде в Рим. Главное, чтобы он не исчез, свернув на какую-нибудь боковую дорожку. Ответите мне головой!

Церковные куриози послушно выбрались из землянки и, прячась за деревьями, затрусили вслед за удалявшимся всадником. Мне оставалось лишь гадать, что произошло затем. Скорее всего они увлеклись преследованием и в какой-то момент неосторожно приблизились к едущему. Так что демоны Бласта учуяли их. И он — предупрежденный — пустил своего мула вскачь. Или незаметно свернул с главной дороги на какой-нибудь проселок. Или применил еще какой-нибудь трюк, на которые он такой мастер.

А может быть, и не так. Может быть, они догнали его, схватили, но по первым же словам, по жуткому акценту, по простонародному виду поняли, что их надули. И, взбешенные, помчались обратно на мельницу. Но там уже никого не было.

К тому моменту я уже брел по дороге на Остию, стараясь не потерять из виду телегу мельника. Когда вы усаживались в нее, ты смотрел на своего спутника с таким восторженным обожанием, что я даже испытал укол ревности. Я догадывался, что это мог быть сам епископ Юлиан. Но что мне было за дело до него? Главным для меня оставалось — не упустить тебя. Поэтому, когда вы вместе вошли в «Часовню трех коридоров», а потом епископ вышел с какой-то женщиной, я, конечно, остался у часовни.

Да, недаром маги и колдуны учат нас: «Бойся подарков судьбы». Ибо чем, как не подарком судьбы, останется в моей памяти этот вечер. Когда мы с тобой сидели рядом, завернутые в простыни, в портиках вокруг палестры. Глядя на последних атлетов, все еще бегущих упоенно по кругу в закатных лучах. Сидели такие очищенные, отмытые, обессиленные, что даже трепет вожделения утих во мне ненадолго. И я вслушивался в музыку твоей речи, и картины твоего детства на берегах Охридского озера проступали передо мной ярко-ярко, как мозаичный пол сквозь прозрачную воду. И, может, впервые в жизни я начинал верить, что оно возможно — такое полное слияние через одни слова — без касаний, без объятий, — и ты не мог не почувствовать этого, ты никогда раньше так не говорил со мной, а я начинал понимать, как оно тебе необходимо, это долгое словесное нащупывание пути друг к другу…

Тут-то они и накинулись на нас.

Тихо, бесшумно, умело.

Сразу с нескольких сторон — подкрались и бросились как по команде.

Наверное, посетители бань подумали сначала, что это какой-то новый диковинный вид спортивной борьбы: трое, четверо на одного.

Но когда замелькали палки, когда я завопил от боли и отчаяния, все поняли, что происходит, и палестра стала быстро пустеть.

Церковные куриози спешили выместить на мне свою злобу.

А ты?..

Тебя не били, но горе и ужас так исказили твое лицо, словно костер уже загорался под твоими подошвами. Ты бился в крепких руках, державших тебя, брыкался, что-то кричал.

Да, я расслышал слово «предатель!», вырвавшееся у тебя в первую секунду ошеломления. Но потом ты догадался, что предателя не стали бы избивать так нещадно.

Норовя попасть по глазам, по пальцам, по больному уху…

Не стали бы.

Чего я не могу понять до сих пор: кто мог узнать, что мы укрылись в «Банях Форума»? Неужели за тобой велась еще одна слежка? Или это мои демоны вдруг прогневались на меня за что-то и навели на меня врагов? Не было ли это их местью за то, что я совершил в тот вечер нечто неслыханное — забыл себя? Но тогда это целиком твоя вина. Заставить меня забыть себя и моих демонов до сих пор не удавалось никому на свете.

(Непоциан умолкает)

ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА

Прошло три дня — и никто нас не потревожил. Сын книготорговца понемногу успокаивается. Но на занятия с ним у меня времени, конечно, не остается. Он помогает Бласту выкашивать траву между деревьями в саду, и до меня долетают ритмичные позвякивания их серпов.

В город мы ездить все же не решаемся. Но арендатор, живущий по соседству, вчера вернулся из Иерусалима и сообщил, что императрица уже выехала из Антиохии. Ее ждут со дня на день. В церквах и часовнях все блестит и благоухает. Дома вдоль крестного пути Господня вымыты, балконы украшены коврами.

Но я не должен расслабляться. Дней, отпущенных мне, остается все меньше — я это чувствую. И все же невозможно перескочить через годы тюрьмы. Их было три. Целых три года. Ведь моя книга — о времени. А тюрьма — это есть время, сгущенное до невыносимой тяжести. Или наоборот — разреженное так, что нечем дышать. Я прожил эти годы день за днем, час за часом и многому научился. Выжить в тюрьме — это важная наука. Моим единоверцам необходимо овладеть ею. Да и не только им.

Первый месяц в тюрьме был самым тяжелым. Ты даже вообразить не мог, что у тебя так много можно отнять. Ведь тебе казалось, что у тебя и так уже ничего не было. Ничего?! А возможность подойти к уличному фонтану и выпить кружку чистой воды? А укрыться в тени дерева от солнечной жары? А убежать от источника вони? А послать другу письмо и получить ответ? А погладить собаку и не испытать позыва тут же растерзать ее и съесть?

С утра до вечера ты погружен в давку грязных, гниющих, кровоточащих тел. Они ползают по тюремному двору, дерутся за хлебные корки, выброшенные охранниками за крошечную полоску тени около стены. Или лежат, обессиленные и полумертвые, на раскаленных камнях. Первые недели ты отшатываешься от них в ужасе. Но незаметно сам становишься таким же, сливаешься с ними.

И тогда, изнутри, тебе открывается то, во что трудно поверить, глядя со стороны. Оказывается, даже в этой человеческой каше есть свои повелители и рабы, богатые и бедные, преуспевшие и погибающие, благородные и низкие. Чтобы выжить, нужно как можно быстрее усвоить, понять, кто есть кто, — кого следует остерегаться, кого