Книга Между прочим… - Виктория Самойловна Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это спорный вопрос. Получается, что любовь – тоже инстинкт?
– Главная задача природы – размножение. Поэтому любовь – главная приманка. На эту приманку мы все бежим, как дураки, и думаем: только у нас такая любовь, широкая как море. А на самом деле – все просто.
– Скучно у вас получается.
– Вспомните Пушкина: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять». РАВНОДУШНАЯ – вот главное слово. Природе нет дела до ваших метаний и воздыханий. Искусству – есть дело. Все искусство об этом: трагедии, комедии, смех, слезы. А природе – все равно. Вы – один из многих.
Заметьте, о старости мало литературы, мало пьес и песен мало. Почему? Старики не продуцируют и природе неинтересны. Природа машет на них рукой.
В нашей стране – дискриминация старости, в отличие от Кавказа и Средней Азии.
– Я заметил, вы предпочитаете писать о несчастной любви…
– О счастливых писать неинтересно. В них нет движения. Счастлив? Иди домой. Всё.
– Но мы же стремимся к счастью…
– Вот эта дорога обретения через страдания, через колдобины, только она и интересна.
– Габриэль Гарсия Маркес сказал: «Плодитесь, коровы, жизнь коротка…» Как вы относитесь к этому изречению?
– Надо доверять природе. Как она задумала, так тому и быть. Природе нужно обновление, поэтому одни умирают, другие нарождаются. Если природа так решила, что мы будем кудахтать? «Ах, жизнь коротка…» Да вовсе она не коротка. Вспомни, когда ты родился?
– В апреле сорок шестого года.
– Сразу после войны с Гитлером. Еще Сталин был жив. При тебе сменился социальный строй. Целая эпоха. И ты говоришь, что жизнь коротка… Черт знает, когда она началась, а ты все еще прекрасен…
– А вы бы хотели что-то изменить в своей жизни?
– Конечно. Я хотела бы иметь пятерых детей, жить на ферме среди коров и коз с мужем по имени Билл Гейтс.
– Много хотите.
– А какой смысл хотеть мало?
– А вы не считаете, что все зависит от случая?
– Нет ничего случайного. Всё – промысел Божий.
Количество солнечных и дождливых дней в году примерно одинаково. Если холодная зима – будет жаркое лето. И в жизни человека – то же самое.
– В вашей жизни было много дождливых дней?
– Грибной дождичек. С солнышком и радугой. У меня не было фатальных потерь, от которых невозможно оправиться. Те потери, которые меня посещали, – полезны для творчества. Про это можно много думать и написать в конце концов.
– Значит, творец должен быть голодным и несчастным?
– С чего вы взяли? Зачем быть несчастным? Это же неприятно. А потом, я долго несчастной быть не могу. Мне это тягостно.
Рембрандт был бедным и несчастным, а Рубенс – богатым и счастливым. И оба замечательные художники. Рембрандт, конечно, лучше.
– А вы бы согласились претерпевать страдания ради творческих побед?
– Трудный вопрос. У меня нет рефлексии: «ах, я неправильно жила»… Надо просто жить, как получается. Счастье – это сама жизнь, и не надо искать иного. Я это уже говорила и еще раз повторяю.
5
– Вернемся к Фазилю Искандеру. Почему он не стал диссидентом, как Войнович?
– Потому что у Войновича социальный характер, а у Искандера – нет. Фазиль Искандер – гений чистого искусства. Все остальное ему малоинтересно. Так же, как Платонову.
– Вы тоже предпочитаете чистое искусство?
– Я не в состоянии сражаться с властью. Я не могла бы, как Новодворская, сидеть в тюрьме. Какая тюрьма? У меня ребенок маленький, мне надо деньги зарабатывать. Для меня моя семья во сто крат дороже какой-то там виртуальной справедливости. Пусть сражаются сильные и храбрые мужчины. А я всего лишь слабая женщина.
– А соблазнов не было?
– Однажды ко мне подошел Андрей Битов и сказал: «Мы затеяли литературный альманах “Метрополь”. Если у тебя есть что-то ненапечатанное, дай в альманах. Собирается неплохая компания».
– Я подумаю, – ответила я.
Этот разговор происходил в Перми. Писатели выехали туда на Дни литературы. Я помню, нас вывезли за город. Мы с Битовым шли по лесу, вокруг стояли мачтовые сосны, красота и мощь. Я – молодая, Битов – красавец, и опасный журнал «Метрополь» в перспективе.
– У меня есть один рассказ. Могу отдать в «Метрополь», – пообещала я.
Рассказ назывался «Дом генерала Куропаткина». Был такой дом на самом деле в Калужской области, некогда очень красивый, с итальянской керамикой на камине.
Большевики этот дом отобрали у генерала – и себе не приспособили. Не сумели сохранить. Дом стоял раздолбанный, как бомж. Получается: ни себе, ни людям.
Этот рассказ, естественно, не стали бы публиковать в официальных журналах, да я и не предлагала особенно.
– Мы напечатаем, – пообещал Битов. – Приноси.
Вернулись в Москву. Я подумала и решила: не понесу. У меня к тому времени было напечатано пятьдесят рассказов, а один – не напечатан. Если я войду в «Метрополь», то все изменится в той же пропорции: один напечатают, а пятьдесят – отвергнут. Лавры борца за свободу, конечно, манили, но…
Уже в Москве я встретила Битова и сказала:
– Не войду в «Метрополь».
– Перетрухала? – спросил Битов.
– Да, – созналась я. – Именно так.
«Метрополь» вышел без меня. Далее началось… Большой литературный начальник, скорее всего генерал КГБ, вызывал каждого по одному, как царь вызывал декабристов, и допрашивал, и стравливал, и пугал. Если бы вызвали меня, я впала бы в кому от страха.
Что может сделать один человек против системы? Ничего. Только умереть.
– А где собирались заговорщики из «Метрополя»? У них тоже было свое тайное общество?
– Понятия не имею, но по-моему, все происходило в Доме литераторов. Это был писательский клуб, где все встречались в кафе и ресторане. Ресторан располагался в Дубовом зале невиданной красоты. Окна – витражи с разноцветными стеклышками, деревянная лестница в центре – произведение искусства. Резьба по дереву – уникальная. В этом зале принимали американских президентов. Это самый красивый зал во всей Москве. Особняк принадлежал прежде какому-то графу.
– Генералу Куропаткину…
– Что-то в этом роде, но дом сохранили. Это был закрытый клуб писателей. Туда пускали только по членским билетам.
Хорошее было время. Такой клуб просто необходим. Ресторан был дешевый, еда – превосходная. Подавали цыпленка табака в