Книга Мысли узника святой Елены - Наполеон Бонапарт

LVII

Победу одерживают не числом. Александр победил триста тысяч персов во главе двадцати тысяч македонян[286]. Дерзкие предприятия и мне особенно удавались.

LVIII

Палата представителей, которую я создал[287], закончила свое поприще вместе со мною. Она могла спасти Францию от нашествия, дав мне неограниченную власть. Два десятка мятежников повредили себе сами: они сделали глупость, когда завели разговор о конституции[288] в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре[289]. Мне показалось, что в их лице я вижу греков поздней империи, кои узрели пред собою Магомета[290].

LIX

После моего отречения в 1815 г. неприятель еще мог быть разбит. Я предлагал дать мне командование и не имел при этом никаких личных видов.

LX

Для религии служители культа – то же, что чиновники для власти. Человек заурядный измеряет кредит куртизана числом его лакеев; чернь судит о всесилии Бога по количеству священников.

LXI

Я никогда не мог одолеть больше одной страницы Тацита[291], это невероятный болтун; Полибий же, напротив, – не какой-нибудь декламатор: он доставляет удовольствие и просвещает[292].

LXII

Мое правление было либеральным, поелику оставалось твердым и строгим. Исполнителей я приглашал отовсюду: меня мало заботили убеждения, лишь бы следовали моим правилам. Мне было легко, ибо я строил заново.

LXIII

Я осыпал золотом моих сподвижников; но мне надобно было понимать, что, разбогатев, человеку уже не хочется подвергать себя смертельной опасности.

LXIV

Храбрость укрепляет престол; трусость, бесчестие колеблют его, и тогда лучше всего отречься.

LXV

Я всегда восхищался Митридатом, замышлявшим завоевать Рим в то время, когда был он уже побежден и вынужден к бегству[293].

LXVI

Когда в бытность мою монархом случалось мне правом помилования, впоследствии я всегда и неизменно раскаивался.

LXVII

Трагедия вовсе не основана на точном подражании природе вещей. Я предпочитаю группу Лаокоона[294] той развязке, которой заканчивается трагедия «Родогуна»[295].

LXVIII

Конституционные государства лишены движущей силы: деятельность правительства излишне стеснена; это то, что придает таким государствам пагубную слабость, когда им приходится бороться с могущественными и деспотическими соседями. Авторитарная власть могла бы их поддержать, но оная, как известно, сродни тарану, которому все равно, способны ли ему противостоять ворота столицы, кои он собирается разбить.

LXIX

Дворянство, духовенство и эмигранты, потерявшие свое имущество и привилегии в результате революции, рассчитывали вернуть утраченное с возвращением прежней династии. Они помышляли об этом еще в Кобленце: они всегда плохо понимала происходящее. Им не было нужды знать о том. чего они и знать не желали, деньги – вот что им было нужно.

LXX

Старики, которые сохраняют вкусы юного возраста, столь же смешны, сколь мало уважаемы.

LXXI

Дурак скучен, ну а педант просто невыносим. Я так и не смог понять, о чем это все толкует Б[она]льд[296].