Книга Хрупкая душа - Джоди Пиколт

Мать коснулась рукой его щеки.

— Да-да, всё правильно.

Может, она действительно понимала, что он хочет сказать? Может, существует отдельный язык утраты? Может, все, кому на долю выпали страдания, говорят на своем диалекте, непонятном беспечным окружающим?

Я не могла отвести глаз от пальцев этой женщины, гладящих волосы сына. Узнавал ли мальчик прикосновения матери? Улыбался ли ей? Сможет ли он когда-то произнести ее имя?

А ты — сможешь?

Шон крепко стиснул мою ладонь в своей.

— Мы справимся, — прошептал он. — Вместе мы справимся с чем угодно.

Я ничего не говорила, пока лифт не остановился на третьем этаже и женщина не выкатила коляску в холл. Двери снова закрылись, и мы с Шоном как будто остались одни в безвоздушном пространстве.

— Хорошо, — сказала я.

— Расскажите, пожалуйста, как прошли роды, — попросила Марин, возвращая меня в текущий момент.

— Она родилась раньше срока. Доктор Дель Соль назначила мне кесарево сечение, но всё произошло очень быстро. Родившись, она закричала, и ее понесли на рентген и прочие обследования. Увидела я Уиллоу только через несколько часов. Она к тому моменту уже лежала в поролоновой корзинке, вся обмотанная бинтами. У нее заживало семь переломов, четыре новых появилось в ходе родов.

— В больнице еще что-нибудь произошло?

— Да, Уиллоу сломала ребро, и острый конец проткнул ей легкое. Я… я ничего страшнее в жизни не видела. Она вдруг посинела, набежали врачи, стали делать ей искусственное дыхание, воткнули иголку между ребер… Они сказали мне, что ее грудная полость заполнилась воздухом и из-за этого сердце и трахея сместились в сторону. А потом ее сердце перестало биться. Ей стали делать закрытый массаж сердца, ломая попутно еще ребра, и подсоединили трубку, чтобы органы вернулись на место. Ее резали у меня на глазах.

— Вы после этого говорили с ответчицей?

Я кивнула.

— Другой врач сказал мне, что в мозг Уиллоу какое-то время не поступал кислород и нет уверенности, что не произошли необратимые изменения. Он предложил мне подписать отказ от реанимации.

— Что он подразумевал?

— Что если нечто подобное произойдет в будущем, то врачи не будут вмешиваться. Они позволят Уиллоу умереть. — Я опустила глаза. — Я решила посоветоваться с Пайпер.

— Потому что она была вашим лечащим врачом?

— Нет. Потому что она была моим другом.

Пайпер

Я не справилась со своими обязанностями.

Вот о чем я думала, глядя на тебя, изувеченную, застывшую на подпорках, с фонтаном дренажной трубки, бьющим из-под твоего пятого ребра слева. Лучшая подруга попросила меня о помощи — и вот результат. Как будто услышав душераздирающий вопрос, есть ли тебе место в этом мире, ты давала свой собственный ответ. Не говоря ни слова, я подошла к Шарлотте. Та смотрела на тебя, спящую, не отрываясь, словно стоило отвести взгляд хоть на миг — и у тебя вновь остановилось бы сердце.

Я прочла твою карточку. Перелом ребра повлек за собой прогрессирующий пневмоторакс, средостенный сдвиг и сердечно-легочный приступ. Врачебное вмешательство привело к девяти новым переломам. Дренажную трубку воткнули в плевральную область сквозь мышцы и там пришили. Твое тело напоминало поле битвы. На этом крошечном израненном тельце шла война.

Не говоря ни слова, я подошла к Шарлотте и взяла ее за руку.

— Ты как? — спросила я.

— Ты не обо мне волнуйся, — ответила она. Глаза у нее покраснели от непрерывного плача, больничный халат сбился. — Мне предложили подписать отказ от реанимации.

— Кто предложил?!

Я никогда в жизни не слышала ничего глупее. Даже родственники Терри Шайвоу[15]подписали отказ только после того, как анализы подтвердили необратимые церебральные нарушения. Педиатру трудно запретить оживлять даже недоношенных детей с высоким риском смерти или серьезной инвалидности. Предлагать же отказ от реанимации матери новорожденного, которому только что возобновили сердцебиение, было не то что странно — фактически невероятно.

— Доктор Родс…

— Это стажер, — сказала я.

Это всё объясняло. Родс шнурки с трудом завязывал, что уж говорить об общении с родителями травмированного ребенка. Род вообще не должен был упоминать об этом отказе при Шарлотте и Шоне — у Уиллоу еще даже не проверили состояние мозга. Предложив такой вариант, он сам напросился на отказ от реанимации.

— Ее разрезали у меня на глазах. Я слышала, как хрустят ее ребра, когда они… Они… — Шарлотта побледнела как полотно. — Ты бы подписала? — прошептала она.

Тот же самый вопрос, только сформулированный лаконичнее, она задавала мне еще до твоего рождения. Случилось это на следующий день после планового УЗИ на двадцать седьмой неделе, когда я направила ее к Джианне Дель Соль и группе специалистов по беременностям с вероятностью срыва. Я была хорошим акушером-гинекологом, но видела границы своих профессиональных возможностей. Я не могла обеспечить ей уход, в котором она нуждалась. Но этот идиотгенетик, чья безмятежная манера вести беседу подходила разве что пациентам в морге, уже сделал свое черное дело, и мне оставалось лишь зализывать нанесенные им раны. Шарлотта рыдала у меня на диване.

— Я не хочу, чтобы она страдала, — сказала она.

Я не знала, как деликатнее подвести ее к теме позднесроковых абортов. Даже для людей, в отличие от Шарлотты далеких от католической церкви, это был очень сложный момент. С другой стороны, а какие легкие моменты связаны с прерыванием беременности? За частичное рождение брались всего несколько врачей в стране — несколько высокопрофессиональных врачей, сознательно идущих на колоссальный риск. В некоторых случаях, не рассматривавшихся до принятия закона о двенадцатинедельном максимальном сроке, эти врачи давали последний шанс — родить ребенка без единого шанса на выживание. Вы можете возразить, что без шрамов пациентка не останется при любом исходе, но, как справедливо заметила Шарлотта, тут счастливых концов не предусмотрено.

— А я не хочу, чтобы страдала ты, — ответила я.

— Шон не хочет.

— Шон не беременный.

Шарлотта отвела глаза.

— Как можно лететь через всю страну с ребенком в утробе, зная, что обратно ты вернешься уже без него?

— Если хочешь, я полечу с тобой.

— Не знаю, — всхлипнула она. — Я не знаю, чего я хочу. Как бы ты поступила на моем месте?

Два месяца спустя мы стояли по разные стороны твоей больничной кроватки. Комнату, под завязку набитую машинами, которые поддерживали жизнь в своих маленьких подопечных, заливал ярко-голубой свет; мы словно плыли на большой глубине.