Книга Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

— Так ты про дело хотел рассказать! При чем тут Скворцов? — напомнил Костин.

— А я и говорю! Ведь Николай Иванович имеет к нему самое родное отношение. Было это лет пятнадцать назад. Тогда работать в морге никто не хотел. Зарплата маленькая, а работа — хуже некуда. Санитарку в морг ни кнутом, ни пряником не загнать. Только алкашки соглашались. У них нервы покрепче. А все прочее, что у других имелось, пропили давно. Так с пьянчужек какую работу спросишь? С утра напьются, покойника от врача не могут отличить.

Ну а где нормального санитара сыскать? Случалось Николаю Ивановичу самому трупы носить. Потом от него покойником за версту несло. Бывало, идет по улице, а вслед вся песья свора воет. Старухи в ужасе крестились и говорили: «Гля! Бабы! Упокойник с погосту сбег!»

Ну, да смейся сколько хочешь, а работать надо. И вдруг увидел Скворцов возле пивбара бездомного мужика. Еще не пропащего. Заговорил с ним. Человек тот крепкий. Не старый и даже не пожилой. Но без дела остался. Без работы. Угадал его Скворцов. И давай к себе в морг звать. Тот недолго ломался. Свое сообразил. Там, при морге комнатуха имелась. Ему ее под жилье пообещал Николай Иванович. На том поладили.

И на другой день Яшка вышел на работу. Нет, не испугался мертвецов. Оглядел спокойно. Николай Иванович объяснил новичку, что ему нужно делать. Тот согласился. И уже через неделю управлялся один за всю свору санитарок, — Казанцев закурил и продолжил:

— Прошел год. Стал Скворцов замечать, что Яшка имеет кое-что с родственников покойных. Одни поминальное дают, другие — деньги. Оно понятно. Ведь мужик готовил мертвых к погребенью. Мыл их, одевал.

Люди благодарили его, кто как мог. Скворцов даже слова не сказал. Понимал, всем жить надо. К Яшке он претензий не имел. Раньше самого средь ночи поднимали, чтоб морг открыл и трупы принял. Теперь Яшку сдергивали. Тот молча вставал. Никого ни разу не обругал за то, что спать не дают. А ведь трупы к ним везли со всего города. Милиция и гаишники, горожане…

Яшка и тут свой навар сыскал. Все карманы мертвецов выворачивал наизнанку. Кроме того, снимал с них часы и кольца, перстни, печатки, цепочки и серьги. Короче, все ценное, что могло самому пригодиться. Один раз родственники покойного хотели Яшке намылить рожу за перстень — он его с пальцем оторвал. Мол, как теперь хоронить увечным? Ведь целым был. Яков их так шуганул — враз о претензиях забыли.

Николай Иванович не стал вмешиваться. Дал самим разобраться. Только, уходя вечером, сказал Яшке, чтоб был осмотрительнее и избегал скандалов. Тот понял. А вскоре, помимо всего, — вот, прохвост, приноровился, — стал у мертвых снимать золотые зубы, мосты и коронки. В рот к покойнику — это он верно высчитал — мало было желающих заглянуть. А потому грабил безнаказанно.

— Что же Скворцов? Не видел этого? — удивился Рогачев.

— Может, и видел. Но уж очень боялся потерять Яшку. Тот замечаний не любил. А где ему замену сыщешь?

Николай Иванович и так с алкашками сколько лет промучился. Бывало, напьется какая-нибудь стерва и завалится под бок к покойному. Всю ночь ему в ухо храпит. Утром Скворцов приходит на работу, а санитарка спит, вцепившись во все непристойности мертвого. Оттого прощал Яшке его грешки. На все закрывал глаза. Тот, может, и выпивал, но не ходил по моргу на карачках, не требовал с усопших бутылку с пончиком, не блевал на них и не спал на столе, где Скворцов проводил вскрытия.

— Да разве это возможно? — передернуло Славика.

— Все, о чем я говорю, пережил Николай Иванович. И пусть Яшка не был кристальным, но он в морге стал незаменимым. Хотя гадом оказался редким. Приспособился козел к покойным бабам. Там в морге выбор большой. От девчонок до дряхлых старух. И, заметьте, женщин в то время умирало больше, чем мужиков. Так Яшка, что ни день, имел новую любовницу.

— Псих какой-то, — фыркнул Костин.

— Я бы не сказал… Пользовался он покойницами достаточно долго. Ведь в морге проработал восемь лет. А попался глупо, по собственному недосмотру. Забыл ночью двери морга закрыть. А тут, как назло, милиция два трупа привезла с места происшествия. С милиционерами следователь приехал. Открыли дверь и видят, как Яшка с мертвой девахой прелюбодейничает, джигитом скачет.

Ну, его с галопа кулаком в ухо сшибли. Если б он, дурак, вовремя сообразил, упал бы в ноги, поклялся, что не повторит, его бы, может, и не забрали. Так нет! Этот придурок решил ментов на кулаки взять за то, что вошли, не постучавшись, и помешали ему. Вот подлец! Ну, вломили ему знатно! И враз в камеру! Возбудили дело, поручили мне.

Помню, допрашивал его, — так знаете, как защищался, змей? Целую философию развел. Мол, «почему соитие с мертвой аморально, а вот с живою потаскухой — нет? Живая — деньги требует, заражает, может опозорить. Покойная молчит. Из них ведь иные так и не познали при жизни мужика! Видно, не повезло, не нашли по себе, подходящего. Пусть хоть на тот свет бабами уйдут. Не пропадать же добру. Не то черти всерьез поверят, что на белом свете мужики вконец поизвелись.

А то до чего нынче дошло, — иные стали себе резиновых баб покупать взамен живых. На них тратиться не надо, они не ругаются, не изменяют и не стареют. А чем резиновые бабы лучше покойных? Все то же самое! Почему, — рассуждал, — меня в камере держите, а те, кто с резиной живет — на воле? Я ни одну не взял силой! Никакая не обиделась. Все довольными остались. Они мною, я ими! Никто из них на меня не жаловался. Ни одну не оскорбил и не унизил. Ни над кем не надругался. Я им, можно сказать, свое самое дорогое дарил. И всякую ласковыми словами из морга провожал. Вы таких добрых слов своим живым женам не говорите. А потому никакой вины за собою не вижу и не признаю!..»

Казанцев хмыкнул и умолк па время.

— Выходит, он осознанно все делал? А чего живою бабой не обзавелся? — удивился участковый.

— Боялся нарваться на такую, как твоя! — осек Жора Семена Степановича.

— Его осудили? — спросил Славик.

— Срок он получил, — ответил Казанцев и задумался, замолчал.

— А какое отношение его дело имеет к нашему?

— Мне кажется, самое прямое.

— Вы думаете, что тот Яшка убил Женьку и Катерину?

— Возможно…

— А разве он жив? Ведь в зонах с такими всегда жестоко расправлялись и не оставляли ни одного шанса на жизнь, — заметил Рогачев.

— Я тоже так думал и был уверен, что его давно нет в живых, — вздохнул Казанцев, — но…

Славик, затаив дыхание, слушал. Нетерпеливо покашливал участковый.

— Знаете, я здесь два месяца живу. Все это время — в доме. Редко выхожу во двор. А тут с неделю назад подсел к нашим мужикам на завалинку. Было совсем рано. Солнце не взошло. И вдруг у калитки появился мужик. Его человеком назвать трудно. Весь черный, рожа угольная. Волосы кустиками и все торчком. Непомерно большие уши. И глаза, глубоко запавшие в глазные впадины. Более мерзкого козла и среди бомжей трудно отыскать. Но наши бродяги, едва его увидели, разом оживились, подошли и загалдели: